– Сирил?
– Да?
– Можно сделать вам страшное предложение?
– Вербовку категорически отвергаю,– сказал Мазур,
ухмыляясь.– С порога.
– Ну, какой вы... Извините за цинизм, но какому дельному
шпиону нужна ваша ихтиология и промысловые рыбы?
– Тогда?
– Хотите посмотреть стриптиз? На прошлой неделе на
Виктория-стрит открылось новое, весьма приличное заведение. Я своими глазами
видела, как ваши люди с великими предосторожностями покупали «Плейбой» и
подобные ему журналы...
«Ага,– сказал себе Мазур, испытывая нечто вроде
неподдельного охотничьего азарта.– Началося. В точности как на лекциях
засекреченных преподавателей. А там и фотокамера в пудренице, и предъявят тебе
потом цветную фотографию – твоя похотливая рожа на фоне безыдейно
обнаженной женской попки... Классический вербовочный подход. Только наша задача
как раз в том и состоит, чтобы уцапать наживку и с хрустом ее зажевать, чавкая,
слюни пуская...»
– Боитесь?
– Думаю,– сказал Мазур.– Я же говорю – у нас на многое
лишь начинают смотреть сквозь пальцы...
– Господи, никто не узнает.
– Гарантируете?
– Гарантирую. Хозяева приличных заведений не любят всех этих
шпионских подвохов, да будет вам известно. Принимают несложные, но эффективные
меры...
– А, ладно! – Мазур ухарски махнул рукой.– Что-то у
меня и в самом деле сегодня настроение лихое...
– М-да...– покачала головой Мадлен, не отрывая глаз от
дороги.– И в самом деле, что-то сдвинулось в мироощущении советских людей...
– Мужчина остается мужчиной,– браво сказал Мазур. Подумал,
не выпятить ли гордо грудь, но по размышлении счел это явным перебором.
– Вообще-то да, отец мне рассказывал, как в сорок пятом ваши
морские пехотинцы, те, что шли с американцами в составе армии Риджуэя,
веселились в Париже... Хотя при дядюшке Джо инструкции были не в пример строже.
– Вот видишь,– сказал Мазур браво.– Такие уж мы, моряки. На
корабле любой кабинетный ученый очень скоро себя начинает настоящим моряком чувствовать...
Он лишь похмыкивал про себя. Такие чудеса в жизни советского
офицера случаются редко: заявиться с натуральной француженкой, возможной
шпионкой, в заведение, где показывают символ буржуазного разложения, сиречь
стриптиз,– и начальство при этом не то что в курсе, но еще и подкинуло валюты
на эту наглую эскападу... Жаль, нельзя никому рассказать, иначе от зависти тихо
падали бы на асфальт рядами...
Лихо свернув направо, Мадлен притерла машину к тротуару и
выключила мотор. Мазур огляделся. Улочка, застроенная теми самыми старомодными
домами с вовсе уж бесполезными в здешнем климате каминными трубами, выглядела,
в общем, благопристойно и вовсе не производила впечатления окраинных трущоб,
рассадника порока. Довольно близко к центру города, вон чинно шагает пожилая
мулатка с внучонком, а там полицейский прохаживается... Впрочем, это ничего еще
не значит. «Сириус» тоже выглядит вполне мирным и респектабельным кораблем, а
спуститесь в каптерку и нажмите нужные кнопки на кодовом замке – в другой
мир попадете...
– Ну? – с любопытством спросила Мадлен.– Не передумали?
– Считайте, что я гордо выпятил челюсть, а глаза у меня
отливают стальным блеском,– сказал Мазур. Поправил галстук и украдкой отстегнул
с лацкана комсомольский значок, дабы не подвергать компрометации моральный
облик строителя коммунизма. Среди публики могли оказаться люди, разбирающиеся в
таких значках, в том числе и падкие на сенсацию буржуазные репортеры.
– В таком случае возьмите меня под руку и...
– И постарайтесь не выглядеть деревенщиной,– закончил за нее
Мазур.– Постараюсь, мадам...
– Мадемуазель, точности ради...
Они вошли в вестибюль, напомнивший Мазуру какой-то фильм,
где действие происходило в старинном английском клубе. Именно так здесь все и
выглядело – позолота, темно-вишневые портьеры, старинная мебель. Ничего
удивительного, наверняка осталось в неприкосновенности после ухода отсюда детей
туманного Альбиона – в отличие от пары-тройки других мест, независимость
островам досталась мирно, без особой стрельбы и беспорядков. Это уж потом, как
по волшебству, вынырнули сепаратисты, начались ночные взрывы и пальба...
Пожилой седовласый ахатинец в строгом смокинге с красной
бабочкой, вынырнув из-за портьеры, словно привидение, что-то спросил у Мадлен
по-французски, выслушал короткий ответ и, вежливо кивая, согнулся в
полупоклоне, захватил край тяжелой бархатной портьеры и отодвинул ее как раз
настолько, чтобы мог пройти человек. Пропустив Мадлен вперед, Мазур браво
направился следом, чувствуя себя заправским Джеймсом Бондом. Журналистка уверенно
направилась меж столиками в дальний левый угол.
Ничего такого уж жуткого и отмеченного жирной печатью порока
Мазур в немаленьком зале не узрел. Разговаривали сидящие, конечно, не шепотом,
и табачный дым едва успевали размешивать многолопастные вентиляторы, но все же
чуть ли не каждый провинциальный советский ресторан выглядел по сравнению с
этим залом едва ли не шалманом.
«Так,– подумал Мазур.– Интересно. Что, чисто случайно здесь
оказался свободный столик, к которому она так уверенно прошла? Их, свободных,
почти что и нету... Жаль, с французским обстоит предельно хреново, ни слова не
понял из их реплик».
Официант, возникший над плечом бесшумной тенью, вмиг
расставил на столе бутылку вина, бокалы и тарелочки с какой-то местной
кулинарной экзотикой. В полсекунды выдернул пробку с помощью огромного
никелированного приспособления, смахивающего на пыточный инструмент. Вежливо
бормотнул что-то и растаял, как не было.
«Порядок,– сказал себе Мазур.– Она себе наливает из той же
бутылки, первая пригубила, так что с этой стороны можно неприятностей не
ждать...»
– Ну, и каковы впечатления? – с любопытством спросила
Мадлен.
– Подождите, дайте набраться впечатлений,– сказал Мазур,
глядя на круглую сцену, выложенную матово-желтыми деревянными плашками.
Нельзя сказать, чтобы зрелище ошеломляло. Как-никак, а за
время долгого перехода из Ленинграда насмотрелись по телевизору иностранных
передач, в том числе и с клубничкой,– как ни проявлял бдительность товарищ
Панкратов, разорваться он не мог, то в одной, то в другой кают-компании да
успевали полюбоваться пикантным зрелищем.
Здесь все выглядело довольно пристойно: под томную тихую
музыку, определенно претендующую на восточный колорит, танцевала, понемногу
освобождаясь от одежды, ладненькая белокурая девица европейского облика. Личико
у нее вовсе не выглядело порочным, скорее отрешенно-улыбчивым, позы и
выгибания, в общем, смотрелись не так уж и развратно, и, по большому счету, это
было красиво. Положа руку на сердце, совершенно непонятно, почему это зрелище
на одной шестой части земного шара понадобилось запрещать.
