– Да с чего вы взяли?
– Ладно, ладно,– сказал Мазур, ухмыляясь.– Вы главное
запомните – никаких телекамер, пока вот в этом кармане не будет паспорта,
а в этом – чека. Насчет суммы после поторгуемся. Ну что вы на меня
вытаращились? «Интернационала» петь не буду, но и вашим долбаным Штатам осанну
петь не буду, я вам не истерик-диссидент... Я, как вы сами выражаетесь,
заграницы попробовал... Что таращитесь? Миллиона не прошу, но и за булочку не
продамся...
Меланхолик Джерри впервые улыбнулся – точнее,
дружелюбно оскалился:
– Вы мне начинаете нравиться, Сирил...
– Не скажу, что это чувство – обоюдное,– огрызнулся
Мазур.– Вы своей цели достигли, а я пока что слышу одни обещания... имейте в
виду, я не шучу. Уж если усадили меня силком за рулетку, поневоле хочется
рвануть банк...– Он держался возбужденно, не говорил, а тараторил как человек,
находящийся в некой эйфории.
И видел по лицам, что самую малость вошел к ним в
доверие – конечно, волки битые, пока он не окажется всецело в их власти,
душою не размякнут, но и перестали уже сторожить цепкими взглядами каждое его
движение, ма-алость расслабились...
– Ладно,– сказал Мазур, делая вид, что постепенно
успокаивается.– Договорились, кажется?
– Договорились,– кивнул Тэйт, определенно игравший здесь
первую скрипку.– Джерри, старина, есть ли вообще смысл торчать тут далее?
Идите, позвоните на аэродром, чтобы прошло гладко... И немедленно выезжаем.
– А завтрак? – нормальным тоном спросил Мазур.
– Потерпите часок до Мадагаскара, идет? – твердым
голосом сказал Тэйт.– Там обещаю обед в отличном ресторане, все по вашему
выбору. Сирил, вас наверняка уже начали искать, для вашего же блага лучше
побыстрее отсюда убраться. Четверть часа до аэродрома, с полчаса отнимет
перелет до Мадагаскара... Потерпите.
– Ладно,– буркнул Мазур, закуривая очередную сигарету.
Джерри ненадолго вышел, минут через пять вернулся, кивнул:
– Все в порядке, парни, снимаемся... Только без глупостей,
Сирил, учтите...
– Договорились, кажется,– отрезал Мазур, пряча сигареты в
карман.– Вы, главное, не обманите... И без химии, идет? Кишки у меня от нее
сводит.
Сразу стало ясно, что никто не собирается доверять ему
безоговорочно,– появился второй детинушка, этакий двойник Чака, и оба на
лестнице взяли Мазура в «коробочку», один спереди, другой сзади, стараясь,
чтобы это выглядело невинной случайностью. Оба вытащили майки из брюк, чтобы
прикрыть заткнутые за пояс револьверы, но понимающему человеку ясно, что оружие
они вмиг выхватят и из этого положения, вряд ли на такое дело пошлют
новичков... Учтем.
На тихой улочке уже дожидался закрытый «лендровер».
Пара-тройка местных жителей, и шагавших по своим неведомым делам, и болтавшим у
двери рыбной лавчонки глазели на компанию равнодушно, не усматривая ничего для
себя интересного. Тэйт и Джерри устроились впереди, Тэйт за рулем, а Мазур
очутился на заднем сиденьи, зажатый меж двумя верзилами.
Машина рванула с места. На смену старым кирпичным домам
появились другие, поновее, крытые оцинкованным железом, а далее потянулись
крытые пальмовыми листьями хижины. Асфальт давно уже кончился, да и хижины
попадались все реже – похоже, они выехали за городскую черту. Дорога
поднималась вверх, потом пошла вниз, «лендровер» лихо проскочил по старому
деревянному мостику над узкой спокойной речушкой.
Места начинались дикие – дорога сузилась до двойной
колеи, а густые зеленые джунгли стиснули ее с обеих сторон, казалось, без
единого просвета. Мазур лихорадочно просчитывал варианты. Нужно решаться,
другой возможности уже не будет...
– Тэйт,– сказал он громко.– Вы что, хотите сказать, что не
будет никакого таможенного досмотра на аэродроме?
– Господи, вы не в СССР,– беззаботно отмахнулся Тэйт, не
оборачиваясь.– Здесь некоторые проблемы решаются предельно просто. Знаете, где
лучше всего работать? В таких вот крохотных, только что получивших
независимость республиках. Они чем-то напоминают глупую деревенскую
девчонку – пока-то наберется ума и деловой рассудительности...
Он говорил непринужденно и весело, как с равным, как с
сообщником. Ни малейшего напряжения в машине не ощущалось.
Мазур закурил, выпустил дым и столь же непринужденно
спросил:
– Тэйт, знаете, что мне больше всего нравится в вашей
Америке? Вам будет, быть может, и смешно, но я имею в виду...
И в следующий миг, не меняя выражения лица, плавным и
молниеносным движением вогнал зажженную сигарету в глаз сидевшему справа Чаку,
прежде чем тот успел издать жуткий вопль, ударил верзилу слева – ребром
левой, «клювом орла» правой! – и, уже под надрывный вой Чака, обрушился на
сидящих впереди – раз, два, три, четыре, классический бой на ограниченном
пространстве, со скупыми, но страшными ударами...
Машина рыскнула, сорвалась с дороги, дернулась вправо-влево,
вверх-вниз – и Мазур «щучкой» прыгнул в открытое окно мимо мотавшегося,
как кукла, зажимавшего глаз Чака, еще в полете услышал смачный удар машины о
дерево, упал на полусогнутые руки, грамотно кувыркнулся, вскочил на ноги. Успел
оглянуться через плечо – «лендровер» вылетел в джунгли, виднелась лишь его
накренившаяся корма – и, не теряя времени, вломился в зеленое переплетение
ветвей, сучьев и лиан.
Он бежал отнюдь не заполошно – размеренно, расчетливо и
экономно выдыхая воздух, защищая лицо поднятыми согнутыми руками: ху-хэ, ху-хэ,
ху-хэ... Повторял едва слышным шепотом снова и снова:
Зовут меня Уильям Кидд,
ставьте парус, ставьте парус!
Рядом черт со мной стоит,
абордажный нож блестит,
ставьте парус, ставьте парус!
Слова тут не имели никакого значения – лишь бы ложились
на незатейливый ритм, хоть детская считалочка, хоть стих Шекспира, хоть, как
сейчас, старинная моряцкая песня-шанти. Бесконечным повторением короткого
стишка бегущий вгонял себя в некое подобие транса, совмещая строчки со вдохом и
выдохом, с размеренными движениями рук и ног.
Дым от залпов словно шлейф,
ставьте парус, ставьте парус!
Я свищу: ложитесь в дрейф!
Ставьте парус, ставьте парус!
Он бежал, перепрыгивая через поваленные замшелые стволы,
ловко уклоняясь от толстых сучьев, огибая валуны, звонко проламываясь сквозь
шелестящие заросли высокого бамбука, лавируя меж кривых пальмовых стволов,
шлепая по лужам, вспарывая заросли бледно-зеленого папоротника, как
эсминец – океанскую воду, перепрыгивая широкие ручейки. Все время забирал
вправо – помня, что погоня впопыхах непременно заберет влево. Если только
будет погоня...
Наконец остановился, унимая колотящееся сердце. Нагнулся,
склонился к прозрачному петлястому ручейку, забросил в рот несколько горстей
воды и вновь замер, как статуя, обратившись в слух. Глупо было бы долго нестись
сломя голову, пусть даже рассчитывая чуть ли не каждый шаг. Гораздо выгоднее
остановиться и как следует прислушаться. Погоня – та же охота, ее
участники частенько предаются азарту сверх всякой меры, ломят, как бульдозеры,
перекликаются, подставляются под удар из засады...
