– О жизни,– уклончиво ответил старик.– И о женщинах...
Что-то странное и непонятное с ним происходило – он то
уплывал под потолок, то опускался вниз, как воздушный шарик. И хижина вела себя
странно – предметы на глазах теряли четкость очертаний, расплывались,
колыхались, кружились...
Мазур сделал слабую попытку встать с чурбака – и
окружающее так сорвалось со своих привычных мест, сплетаясь в размытые полосы,
кренясь и кружась, что это поневоле вызвало приступ нешуточного ужаса. Что-то
ударило в щеку. Тренированное восприятие, продираясь сквозь плотный дурман,
подсказывало, что он попросту свалился на пол, где и лежит мордой в пыли и
хламе.
Руки, ноги, все тело отказывалось повиноваться. Даже головы
не повернуть. Наваливалась душная темнота, пронизанная странными звуками, он
уже ничего не видел вокруг, все гасло, таяло...
* * *
...Разлепив веки, он прислушался к своим ощущениям и
вынужден был констатировать, что чувствует себя гораздо лучше, нежели после
американской химии. Голова оставалась ясной, привкус во рту наличествовал, но
напоминал он скорее вкус обыкновенной муки или крупы.
Пошевелился. И обнаружил, что запястья и щиколотки накрепко
связаны. Что он лежит на траве в тени хижины. Стоявшие над ним люди, трое
здоровенных чернокожих молодцов, курчавые, в защитных шортах и разномастных
майках, обрадованно затараторили на креольском.
Дернувшись было, Мазур моментально убедился, что связан на
совесть, с большим знанием дела. Болтая и пересмеиваясь, незнакомцы приволокли
толстую жердь, продели под веревки, поднатужились и с какой-то местной
присказкой типа «Раз-два, ухнем!» взвалили жердину на плечи. Мазур болтался в
воздухе, униженный и злой.
Вертя головой, рассмотрел, что его несут к открытому
«джипу». Приподняли выше, уложили горизонтально на заднее сиденье, так и не
вытащив жердины. Вытянув шею, приподняв голову над бортом, Мазур увидел
неспешно приближавшегося старика и, благо терять было нечего, изрыгнул все
специфические словечки на языке Шекспира, которые знал.
– Это ты зря,– сказал старик совершенно беззлобно.– Я же тебя
не выдаю тем, кто за тобой гонится, ничего подобного. Я тебя хочу немножко
поучить сложностям жизни. Уж извини, юный белый человек, но ты меня немножко
рассердил. Ты слишком явно думал, что я шарлатан. А я не шарлатан, я самый
настоящий «лесной добряк». Вот и захотелось самую малость пошутить. Ничего
страшного с тобой не случится, зато больше будешь знать о сложностях...
«Опиум для народа,– подумал Мазур.– Зелье в пиве, конечно.
Ах, мать твою...»
И едва не прикусил язык – машина резко рванула с места,
подпрыгивая на ухабах и корневищах.
Глава 7
Сладкое королевство
Если закрыть глаза, нетрудно представить, что несешься по
раздолбанной русской глубинке,– машину швыряло и кренило, в точности как на
разбитых отечественных колеях. Из гордости Мазур старался не подавать голоса,
хотя мотало его немилосердно. Судя по толчкам, водитель гнал «джип» по
совершеннейшему бездорожью.
Когда Мазура чувствительно приложило затылком о борт, он
чисто инстинктивно зашипел сквозь зубы. Меж похитителями произошел короткий
обмен репликами на креольском, машина притормозила, двое перепрыгнули на заднее
сиденье и, вот счастье, наконец-то освободили Мазура от жердины, но не выкинули
ее за борт, оставили в машине. Приподняли его, примостили на сиденье. Сами устроились
по обе стороны, скалясь, поглаживая черные рукояти висевших на поясе парангов,
местных ножей, представлявших собою помесь мачете и европейских саперных
тесаков девятнадцатого века. Смешливые такие, улыбчивые темнокожие ребята, то и
дело косившиеся на Мазура и всякий раз оглашавшие окрестности жизнерадостным
фырканьем.
– Ты откуда? – поинтересовался один.
– Советский Союз,– сказал Мазур, надеясь, что это произведет
кое-какое впечатление.
Ничего подобного. Ребятки недоумевающе переглянулись,
пожимая плечами.
– Это где-то в Европе,– сказал водитель.– Там, говорят,
холодно.
– А твоя страна больше Англии? – с детской
непосредственностью спросил сосед справа.– Или Франции?
– Самую малость побольше,– сердито процедил сквозь зубы
Мазур.
Он был по-настоящему сердит – только что рассыпалась
одна из иллюзий – якобы любой негр, не обязательно преклонных годов, при
одном упоминании о Советском Союзе преисполняется братской любви и почтения.
Ничего хотя бы отдаленно похожего и не наблюдалось. Впрочем, он еще во Вьетнаме
лишился некоторых иллюзий: тамошние стойкие борцы с американским империализмом,
как оказалось, в свободное время не гнушались спиртного, после чего порой
вульгарно дрались с советскими друзьями, мало того, еще и самые натуральные
проститутки попадались.
– Страшно? – полюбопытствовал сосед слева, сверкая
безукоризненным зубами.
– Нет,– отрезал Мазур.
– Мы тебя съедим, белый,– пообещал сосед справа.– Зажарим и
слопаем. А черепушку твою воткнем на кол и устроим вокруг дикарские пляски. Мы
такие дикие...
– Рассказывай,– проворчал Мазур.
Нет здесь людоедства, это он точно знал – серьезные
инструктажи перед отправкой на дело ребяток их масти в корне отличаются от
нудных политинформаций. Тогда? В рабство, что ли, хотят упечь? Но и рабства
здесь нет никакого. В поисках заработка на тростниковые плантации стекаются не
только местные, но и много приезжего народа вроде индийцев и танзанийцев.
Рабочая сила многочисленна и дешева, так что совершенно нерационально охотиться
на случайных путников, в особенности приезжих белых. Новорожденная республика
получает от туризма приличные денежки, и никто не позволит баловаться подобным
образом с основой экономики, каковой наряду с сахарным тростником служат белые
путешественники...
– Ты как предпочитаешь? – спросил сосед слева.– Чтобы
тебя зажарили на пальмовом масле или затушили на углях?
– А вот развязал бы ты мне руки,– задушевно сказал Мазур.– Я
бы тебе вдумчиво и объяснил...
Троица заржала, перекидываясь репликами на креольском. В их
поведении пока что не чувствовалось никакой угрозы, но Мазур заранее готовился
к поганым неожиданностям.
Пейзаж вокруг изменился – вместо дикого леса появились
аккуратные ряды золотисто-зеленых стеблей. Мазура уже угощали сахарным
тростником, и потому он его моментально узнал. Машина летела по узенькой
дорожке, больше напоминавшей туннель,– высоко над головой смыкались упругие
листья. Мазур и не думал, что сахарный тростник такой высокий, метров пять, а
то и выше, те стебли, из которых он пробовал сок, были не более полуметра
длиной, теперь-то ясно, что это жалкие обрезки...
Они ехали и ехали, а плантации все не кончались. Километров
десять отмахали, а конца-края не видно. Частенько попадаются рабочие, то ярко
выраженные ахатинцы, то несомненные индусы. Никто и не смотрит на «джип».
