– Самарин, не вредничай...
– Честное слово, без понятия. Меня самого, по некоторым
признакам, ждет та же процедура. Единственная догадка, на кою меня наталкивает
профессиональное чутье,– не обошлось здесь без отдельных товарищей, облеченных,
так сказать, особым доверием партии и правительства...
– Ах, во-он оно что...– убито протянул Морской Змей.
– Да уж очень похоже.
– Затрахал...
– Должность такая,– философски заключил Самарин.– В общем,
кто предупрежден, тот вооружен. Усекли? Да, кстати, в дополнение к печальному
есть и приятное, с некоторых точек зрения, известие. Пока вы плавали, радист
перехватил одну буржуинскую станцию... Мао Цзе Дун помер. Вчера.
– Ну ничего себе,– с чувством сказал Морской Змей.– А мне-то
он бессмертным казался. С тех пор, как себя помню, Мао был на слуху. Насчет
положительного смысла я, откровенно говоря, плохо и вспоминаю, зато в
отрицательном столько склоняли... Погоди, он с какого года?
– С девяносто третьего.
– Семь плюс семьдесят шесть... Нехило.
– Ага. А уж в Поднебесной сейчас веселуха...
Ненадолго воцарилось молчание. Все хлебали приостывший чай,
старательно оттягивая неизбежное, торжественную порку, как выразился бы бравый
солдат Швейк. Один Самарин, не проявлявший желания гонять чаи, ритмично
барабанил по уголку стола и тихонько напевал под нос:
Русский с китайцем братья навек,
крепнет единство народов и рас.
Плечи расправил простой человек,
с песней шагает простой человек,
Сталин и Мао слушают нас.
Москва-Пекин, Москва-Пекин,
идут, идут вперед народы.
За светлый труд, за прочный мир
под знаменем свободы...
Один бог ведает, где Лаврик эту совершенно забытую песню
откопал,– он был всего года на три старше Мазура, а следовательно, рос во
времена, когда ее, по выражению классиков фантастики, высочайше запретили к
распеванию. Должно быть, род занятий давал доступ к самой разной информации...
– Короче,– сказал Лаврик, оборвав нудящее пенье.– Поступим
согласно золотому правилу бывалого солдата: сначала молча и покорно получим
сполна фитиль в задницу, а потом уж вспомним, что сегодняшний поиск принес-таки
некоторые результаты. Как совершенно справедливо заметил Штирлиц, запоминается
последняя фраза...
– Возможно, это никакие не результаты...
– Эта хреновина больше всего напоминает комок монет, судя по
минерализованной поверхности пролежавших под водой чертову уйму времени. Еще не
факт, что они непременно связаны с нашим объектом... но ведь это первая
находка. До сих пор вы ничего вообще не находили. Резон?
– Резон,– без особой радости в голосе согласился Морской
Змей.– Ну, вы долго еще наливаться будете? Чай – не водка, много не выпьешь...
Пошли?
Он шумно отставил эмалированную кружку и поднялся первым. За
ним поневоле потянулись остальные.
– Мао, конечно, как был прохвостом, так и остался,– сказал
сзади Лаврик.– Нет бы ему подождать еще годик, загнулся бы аккурат к
шестидесятой годовщине Великого Октября, хорошо бы помер, полезно, агитационно.
А он и тут свинью подложил напоследок...
Его идеологически выдержанное замечание никто не стал
комментировать. Вереницей они вышли в соседнее помещение, представлявшее собою
на посторонний беглый взгляд самую обычную каптерку, порученную заботам крайне
хозяйственного боцмана, где на покрашенных стеллажах в образцовом порядке
лежала всякая необходимая на корабле всячина, от аккуратных бухточек тонкого
каната до фонарей «летучая мышь» и ящиков с сигаретами «Прима». Подтянутый
матросик из палубой команды как раз возился у одного из стеллажей, что-то там
поправляя-перекладывая.
Конечно, матросик был не матросик, а Лавриков подчиненный в
лейтенантском звании. Мнимая каптерка служила этаким тамбуром для входа в самое
засекреченное местечко «Сириуса», изолированный отсек, откуда незаметно для
всего окружающего мира можно было выпускать в море аквалангистов, а потом
принимать оных на борт. Большая часть команды и настоящих ученых (были на борту
«Сириуса» и такие), конечно же, прекрасно знала, что к чему, знала, что в
носовой части корабля есть помещеньица, о которых следует помалкивать даже
наедине с собой перед зеркалом,– но, во-первых, весь этот народец был намертво
опутан всевозможными подписками и проверен на сто кругов, а во-вторых, деталей,
разумеется, не знал. Что там делают загадочные молодые люди самого штатского
облика – лучше не вникать, а то в два счета станешь невыездным со всеми
вытекающими последствиями. В каптерку посторонним вход воспрещен (о чем снаружи
гласит соответствующая табличка на двери), да если и попадет туда посторонний,
долгонько ему придется искать замаскированную дверь, не говоря уж о том, что
без знания шифра замок ни за что не откроешь...
Чтобы попасть на ют
[1]
, пред светлы очи
Дракона, пришлось пройти через шлюпочную палубу, где их ждала не особенно
приятная встреча. Товарищ Панкратов, замполит (официально, само собой,
числившийся третьим помощником капитана), как раз там и пребывал, восседал в
напряженной позе на раскладном стульчике, старательно позируя седовласому
художнику, прихваченному в рейс из Ленинграда. Художник был не то чтобы
светило, но все же достаточно известный, маститый и отмеченный
званиями-наградами. Что весьма немаловажно, маэстро был одним из немногих, кто
вообще не подозревал об истинном лице «Сириуса» и половины его обитателей,
витал себе в эмпиреях, откуда его, понятно, никто не торопился спускать. Очень
уж идеально он придавал экспедиции должную респектабельность...
Так они и сидели – маэстро упоенно возюкал кистью,
замполит застыл в оцепенело-монументальной позе. Почему выбор мастера кисти пал
на него, понять нетрудно: Панкратов, надо отдать ему должное, был чрезвычайно
плакатен и фотогеничен, с красивой проседью на висках и физиономией старого
полярного волка. Увы, никто не удосужился (да и права такого не имел)
растолковать художнику, что сей благообразный субъект всю свою сознательную
жизнь протирал форменные брюки в политотделах военно-морского флота аж с сорок
четвертого года, когда оказался в рядах, и все его награды (планки носил
постоянно, а как же), вроде бы свидетельствовавшие о славном боевом пути
участника Великой Отечественной, отхвачены исключительно на берегу, а в море он
выходил, по точным данным Лаврика, три раза в жизни, включая нынешний рейс...
Они вереницей прошли мимо, стараясь не встречаться с
замполитом взглядами,– а тот, наоборот, взирал на них прямо-таки с отеческой
добротою и заботой, от чего еще сильнее хотелось смазать ему по сытой
физиономии. К сожалению, мечта была насквозь несбыточная, Мазур это отчетливо
понимал, как-никак не первоклассник уже...
