Страхи на уровне “кто что подумает” были, пожалуй, самыми
главными, самыми упорными и мерзкими из ее страхов. Она понимала, как это
мелко, пошло, как “по-бабски”, и ненавидела себя за это, но ничего поделать не
могла.
Когда-то, в двенадцать лет, пересекая свой двор, наполненный
детьми, старухами на лавочках, собачниками, мамашами с колясками, она украдкой
косилась на каждого встречного и пыталась угадать по его лицу, что он о ней
думает – считает, будто она нарочно утопила Любу Гордиенко, или не верит в это.
Мнение обитателей двора казалось ей достоверней правды, важней ее собственной
памяти, тогда еще вполне ясной и здравой. Как будто они, соседи, толпа, могли
решить тайным голосованием, убийца она или нет.
– Не смей никого слушать. Не обращай на них внимание. Ты ни
в чем не виновата, ты же знаешь, как было на самом деле! – говорила мама.
– Тогда почему они шепчутся у меня за спиной? Почему Любина
мать кричит на весь двор:
"Убийца! Чтоб ты сдохла!” – и никто ее не просит
замолчать? Они слушают, качают головами, потом все обсуждают и смотрят на меня,
смотрят…
– Мы уедем отсюда, и все это кончится, – обещал папа.
Но чтобы переехать в другой район, надо было искать варианты
обмена, а это невозможно сделать за один день. Прошел почти год, прежде чем
Галя села в кабину большого фургона, нагруженного домашним скарбом, и навсегда
покинула двор с его общественным мнением. Последнее, что она услышала, был
истошный крик пьяной Любиной матери:
– Убийца! Чтоб ты сдохла!
Растрепанная, седая, в халате, она бежала за машиной,
которая все никак не могла развернуться и вписаться в узкий проезд между домами,
отделявший двор от улицы.
На лето папа достал путевки в ведомственный Дом отдыха в
Сочи. Когда Галя увидела море, она побелела, начала задыхаться. Сначала решили,
что это астма. Галю долго и мучительно обследовали в больнице, ничего не
обнаружили, ставили какие-то мудреные диагнозы, опять обследовали, пока,
наконец, не нашелся умный доктор, который понял, в чем дело, отменил все
назначенные лекарства и порекомендовал обратиться к подростковому
психотерапевту.
– Ты боишься воды потому, что боишься утонуть? – спрашивала
психотерапевт.
– Нет. Я боюсь, что утопила Любу.
– Но ведь ты не делала этого.
– Не делала. Но когда я вижу воду, мне начинает казаться,
что я просто забыла, как все произошло на самом деле, и я думаю: а вдруг я
правда убийца?
– Попробуй рассказать с самого начала, все, что помнишь.
Галя попробовала, но стоило произнести слова “Вода стала
мутной, под ногами не оказалось дна”, тут же опять началась страшная одышка.
Врач попросила ее написать что-то вроде рассказа или письма,
спокойно изложить события того дня на бумаге. Галя исписала двадцать страниц в
общей тетради, вспомнила все, почти по минутам.
Когда они вошли в воду, дно оказалось совсем пологим и
мягким, как кисель. Сначала держались за ивовые ветви, не отходили далеко от
берега, поскольку обе очень плохо плавали. Но было жарко, и барахтаться на
такой мелкоте надоело. Галя поплыла дальше, по-собачьи, Люба за ней. Каждые
несколько метров вставали на ноги, проверяли, не слишком ли глубоко.
Разговаривали, смеялись. Люба говорила, что в такой воде хорошо мыть волосы,
она очень мягкая, без хлорки.
Потом услышали громкую музыку. Плыл прогулочный катер, и
звучала песня про последнюю электричку. Галя стала подпевать во все горло,
катер приближался, песня зазвучала так оглушительно, что заложило уши. Когда он
проплыл мимо, от него пошла высокая сильная волна. Это было так неожиданно, что
обе девочки ушли под воду с головой. Галя хлебнула воды, но быстро вынырнула,
огляделась и увидела, что Любы нет рядом. Она сначала позвала ее; не услышав
ответа, нырнула опять и попыталась открыть глаза под водой. От волн поднялся
ил, вода стала мутной, под ногами не было дна. Какое-то время она шарила
руками, пыталась найти Любу на ощупь, выныривала, дышала, звала на помощь.
Никто не откликался. Катер был все еще близко, и песня про электричку звучала
слишком громко.
Неизвестно, сколько прошло времени. Галя ныряла и шарила под
водой до тех пор, пока не поняла, что просто не вынырнет после очередного
погружения. Она не знала, умеет ли плавать Любина мать, Кира Ивановна, но
решила, что на берегу в любом случае могут оказаться какие-нибудь взрослые люди
и Любу еще успеют спасти.
Барахтаясь по-собачьи, она кое-как добралась до берега. Там,
под березой, на байковом одеяле, крепко спала мать Любы. Рядом стояла пустая
бутылка из-под портвейна. Галя принялась будить Киру Ивановну, трясти изо всех
сил. Проснувшись, наконец, она еще несколько минут сидела, тараща красные
глаза, и повторяла:
– Так я не поняла, где Люба?
Тут мимо прошел какой-то мужчина, Галя бросилась к нему, он
понял ее сразу и, не раздеваясь, прыгнул в воду.
Кира Ивановна догадалась, что произошло, только когда
мужчина вынес ее дочь на берег и, ни слова не говоря, принялся делать ей
искусственное дыхание. Но все было уже бесполезно. Мужчина оставил их, побежал
искать ближайший телефон, чтобы вызвать “скорую”. И вот тут Кира Ивановна
закричала: “Это ты сделала, ты ее нарочно утопила, ты убила мою Любушку!"
* * *
Прочитав исписанные страницы, врач сказала:
– Вот видишь, ты ни в чем не виновата. Я советую тебе
никогда ни с кем не обсуждать эту ужасную историю, а все, что мучает тебя,
записывать в тетрадку. Ты будешь просто вести дневник, он поможет тебе
успокоиться и разобраться в собственных чувствах. Это очень старый, простой и
надежный метод. Время лечит. А от воды тебе пока лучше держаться подальше. Но и
этот страх постепенно пройдет. Ты умная девочка, все будет хорошо.
Потом многие годы и правда все было хорошо, правильно и
осмысленно.
Галя училась в новой школе лучше, чем в старой, получала
пятерки по всем предметам и закончила с золотой медалью. Наверное, потому, что
ни с кем не дружила, очень много читала и занималась. После десятого класса
поступила в университет, на исторический факультет, встретила Женю, родила
двоих детей, защитила диссертацию, жила ярко и интересно.
Если накатывали на нее мутные волны тоски и страха, она
возвращалась к своей старой общей тетради, которая постепенно превратилась в ее
дневник. Она никому не рассказывала про Любушку, даже самым близким людям, мужу
и единственной своей подруге Светке Лисовой, поскольку успела изучить самое
себя и знала, что сразу начнет дрожать и оправдываться, хотя ни в чем не
виновата. Но потребность поделиться с кем-то иногда возникала, и она
возвращалась к своему дневнику.
