– Когда? – Павлик облизнул пересохшие губы.
– В ночь убийства, когда он забежал к тебе в гараж перед
наркопритоном.
– Семьсот рублей, – не задумываясь, выпалил Павлик.
– Так, отлично, – кивнул Арсеньев и отправил в рот кусок
бифштекса, – пять баллов тебе. Теперь вспоминай подробно, как он к тебе
прибежал, о чем вы говорили.
Павлик вдруг залился краской и вспотел.
– Я ничего не знал.., мне в голову не могло прийти, что он
застрелил Кулька.
– Погоди, не суетись, – Арсеньев глотнул сока, – ты ведь уже
обнаружил, что на антресолях пистолета нет. Ты его спросил об этом?
– Нет. То есть понимаете, так получилось, я отошел на
минуту, за гараж, по малой нужде, а когда вернулся, Вася был уже там,
совершенно невменяемый. Он стал умолять, чтобы я дал ему денег, срочно, иначе
он просто сдохнет сию минуту. Я видел, его правда сильно ломало. – – Дал денег
и ни о чем не спросил? – уточнил Арсеньев.
– У меня просто сил не было с ним разговаривать. Я решил,
что он вмажется, вернется домой, отоспится, и потом уж мы поговорим.
– Ты сам очень устал, верно? – сочувственно заметил
Арсеньев. – Ты только вернулся из рейса, толком не отоспался, у тебя в гараже
стояла машина, ты должен был привести ее в порядок и утром отогнать клиенту.
– Ага, точно, – кивнул Павлик и жалобно шмыгнул носом.
– Когда появился Вася, ты уже закончил возиться с машиной?
– Да, осталось только салон пропылесосить.
– А багажник?
– Что багажник?
– Он был открыт, не помнишь?
– Да.., вроде бы… – Павлик растерянно заморгал, – вот,
точно, я как раз его вычистил и пошел за гараж, отлить.
– Не закрыл ни гараж, ни багажник?
– Нет, так приспичило, знаете, я бегом, ну что за три минуты
может случиться…
– За три минуты случился твой брат Василий, – задумчиво
протянул Арсеньев. – Сейчас постарайся вспомнить как можно подробней. Багажник
был все еще открыт?
– Ну да, вроде бы. Я потом его закрыл, уже при Васе. Я чуть
голову ему не прищемил. Понимаете, он стоял на коленях, держался за машину, я
испугался, что его сейчас прямо туда, в багажник, вырвет.
– Значит, ты дал брату денег, пропылесосил салон и
отправился домой.
– Ага. А потом вы приехали. Я, честно, ничего не знал,
клянусь, я даже представить не мог такое, просто дал ему денег. Насчет этого
пистолета у меня в голове как будто заклинило. Мне было так страшно, что я не
мог о нем думать, вроде забыл, и все, понимаете?
– Понимаю. В багажник ты больше не заглядывал?
– Нет. Там было все чисто. Лежала запаска. Утром я отогнал
машину клиенту.
– Теперь постарайся сосредоточиться. Два самых главных
вопроса. Ответишь – и до свидания. Что за машина? Как звали клиента?
Павлик быстро закивал, выражая полную безоговорочную
готовность, и отчеканил:
– “Фольксваген-гольф”, девяносто седьмого года, цвета
мокрого асфальта.
– Кто заказчик? – спросил Арсеньев и затаил дыхание.
Павлик принялся рыться в своей сумке, достал маленькую
записную книжку, долго листал ее, наконец прочитал вслух:
– Кравцова Виктория Павловна.
* * *
Из здания Госдумы Маша отправилась на Беговую, в партийный
пресс-центр.
Она нарочно не стала звонить, предупреждать о своем
появлении. Ей хотелось сначала покрутиться, оглядеться, послушать разговоры, по
возможности сохраняя инкогнито. Деньги концерна “Парадиз” проходили именно
через партийный пресс-центр.
Но никакого инкогнито не получилось. Охрана пресс-центра на
Беговой оказалась серьезней, чем в Думе. Машу обыскали самым наглым образом,
вытряхнули все содержимое сумки, долго изучали американский паспорт,
водительские права, удостоверение сотрудника концерна “Парадиз”, потом куда-то
звонили по внутреннему телефону, зачитывали все, что написано в паспорте и
удостоверении. Произношение у толстомордого охранника было ужасающим, но
английский язык он знал, мерзавец, и неплохо знал.
Поговорив, он даже не счел нужным сообщить Маше, кто из
руководства ее примет. По длинному коридору, устланному пушистым вишневым
ковром, Машу провели в роскошную приемную. Стены были обиты розовым шелком и
украшены настоящими старинными гобеленами ручной работы, вся мебель
антикварная, отлично отреставрированная. Пухлые кожаные диваны и кресла, тоже
розовые, под цвет стен. Мертвая черная пасть камина, отделанная розовым
мрамором с золотыми завитушками, прикрытая витой бронзовой решеткой, рядом
набор каминных инструментов – щипцы, лопатка, кочерга, все бронзовое, тяжелое,
дорогое. Тоже, вероятно, антиквариат или очень качественная стилизация. В
центре комнаты гигантский письменный стол на львиных лапах. На столе, в
хрустальной вазе, чертова дюжина крупных свежих чайных роз на длиннющих
стеблях. За столом рыжеволосая секретарша с лицом “Минервы” Боттичелли.
Охранник молча кивнул Маше на кресло и удалился. Минерва
удостоила Машу долгим надменным взглядом и продолжала разговаривать по
телефону.
– Нет, ну ты представляешь, блин, прям так и сказала, я вообще
чуть не отпала. Хоть убей, не врубаюсь, как ей удалось просочиться на эту
тусовку? Главное дело, палантин нацепила в такую жару, и вперед. Нет, не норка,
соболь. Между прочим, соболь совершенно офигительный, тысяч десять баксов, не
меньше. Знаешь, легкий, невесомый, с серебряной искоркой. Я на нее посмотрела –
ну ни кожи, ни рожи. Можешь мне объяснить, на фига такой дуре такой отпадный
палантин? Она ж его носить не умеет, главное дело, обмотала вокруг пояса и всем
объясняет, что поясницу застудила. Нет, ну ты представляешь, блин? Да, еще
туфли у нее были из “Боско Чилледжи”. Точно “Чилледжи”, я что, слепая? У Инки
Кобзевой точно такие, только голубые. Да ты чего, заболела? Она в них в
“Короне” была, ты еще сказала, что она со своими жирными ногами на таких тонких
высоких шпильках напоминает свинину на вертеле, – Минерва захихикала,
развернулась в кресле, вытянула вперед свою ногу, идеально прямую и длинную,
обутую в золотую “лодочку” без каблука, покрутила ступней, оглядела ее и убрала
назад. Казалось, она забыла, что в приемной присутствует посторонний человек.
Можно было расслабиться и еще раз подумать, как следует себя
вести с господином Хавченко, руководителем партийного пресс-центра.
Макмерфи сказал: “Он очень противный тип, но ты должна с ним
подружиться. Как бы груб и туп он ни был, у тебя есть реальный шанс. Один из
первых ваших диссидентов Александр Герцен заметил, что для русского человека
знакомство с иностранцем вроде повышения по службе. Ты иностранка, американка,
за тобой Концерн, то есть огромные деньги и престиж. Можешь поиграть на его
тщеславии и жадности, намекнуть на твои личные теплые отношения с самим
Хоганом, в общем, ври, как считаешь нужным, главное, заинтересуй его и войди в
доверие. Только кажется, что уголовники такие страшные, хитрые, циничные. В
этих людях есть определенная доля сентиментальности, даже романтики, у них свои
понятия о чести и честности, весьма своеобразные понятия, но это лучше, чем
никакие. Я уверен, Кравцову и Бриттена убили не они”.
