Арсеньев прошел по траве вдоль дорожки следов, чтобы не
повредить их, и уперся в железную калитку. Она оказалась запертой.
Участок был последним на улице, за калиткой простиралась
небольшая березовая роща, она примыкала к узкой проселочной дороге, ведущей
прямиком к деревне Язвищи. Все это Саня знал потому, что пока добирался до
закрытого поселка Малиновка, в котором, кроме Рязанцева, жили еще несколько
высоких чиновников, генералов и эстрадных артистов, пару раз сверялся с
подробной картой.
Присев на корточки, он принялся рассматривать следы на мягком
рыжем суглинке. Это было почти бесполезно и непонятно, зачем нужно, но все-таки
ему удалось определить, что по тропинке совсем недавно проходили в ботинках на
рифленой подошве и проезжали на велосипеде.
Едва он поднялся, ему показалось, что кто-то смотрит на него
из окна второго этажа сквозь прореху между шторами. Силуэт был знакомый:
маленькая стриженая голова, короткая шея, широкие покатые плечи. Он
поприветствовал Светлану Анатольевну, помахал ей рукой. Штора дернулась.
Оставалось войти в дом.
– Что вы здесь рыщете? – услышал он громкий сердитый голос.
– У вас есть какая-нибудь официальная бумага, дающая вам право здесь рыскать?
Пока он огибал дом, Лисова успела спуститься со второго
этажа, ждала его на крыльце веранды и уже заранее была настроена воинственно и
враждебно. Кстати, совершенно непонятно, почему.
Саня удивился, как сильно она изменилась за два дня. Что-то
совсем новое появилось в лице и во всем облике. Присмотревшись, он понял, что
она просто накрасила губы и глаза, нарумянила щеки. Волосы, раньше бесцветные,
зализанные назад, приобрели приятный ореховый оттенок, заблестели здоровым
блеском, как в рекламе шампуня, и были уложены в элегантную прическу. Вместо
спортивных туфель она надела белые босоножки на небольшом каблучке. Вместо унылых
мешковатых юбки с кофтой облачилась в шелковое платье благородного
серо-голубого цвета. Сверху накинула белую шелковую шаль, украшенную вышивкой
под цвет платья. В ушах и на шее мерцал крупный жемчуг, очень шедший ко всему
ее наряду.
До истинной леди она, конечно, не дотягивала, но выглядела
неплохо, теперь ее нельзя было назвать теткой без пола и возраста. Теперь она
стала похожа на женщину.
– Здравствуйте, Светлана Анатольевна, – улыбнулся Арееньев,
не скрывая своего восхищения, – а мы вас совсем потеряли. Вы удивительно
преобразились, вас просто не узнать.
Лисова не сочла нужным ни поздороваться, ни поблагодарить за
комплимент.
– Я свободный человек и, кажется, не давала никаких
подписок, – она развернулась, взмахнула шалью, как крылом, и прошествовала
назад, в дом.
Повеяло сладкими, терпкими, ужасно знакомыми духами. Такими
же пользовалась Зюзя. Нечто основательное и старомодное, из глобального
дефицита семидесятых. Саня вошел вслед за ней на веранду.
– Да, подписку мы у вас не брали, но мы рассчитывали на вашу
порядочность и не могли предположить, что вы исчезнете. Вы у нас пока
единственный свидетель.
– Я не свидетель. Я пришла в квартиру, когда все уже было
кончено, – надменно заявила Лисова и уселась в кресло. – Все, что я могла вам
сообщить, я уже сообщила.
– Ну хорошо, хорошо, – улыбнулся Арсеньев, – скажите, месяц
назад Виктория Павловна покупала машину “Фольксваген-гольф” цвета мокрого
асфальта?
– Она без конца что-то покупала машины, шубы, драгоценности,
тряпки, – сердито проворчала Лисова и отвернулась.
– Машину она покупала? – повторил Арсеньев.
– Не знаю!
– То есть как – не знаете? Это ведь достаточно серьезная
покупка.
– У нее была машина.
– Одна?
– Может, и десять. Я понятия не имею. Я никогда не
заглядывала в гараж. Видела всего одну, бирюзового цвета. В марках я не
разбираюсь.
– Да, совершенно верно, Виктория Павловна ездила на
бирюзовой “Хонде”, – кивнул Арсеньев, – но месяц назад она купила вторую
машину, “Фольксваген-гольф”, цвета мокрого асфальта.
– Нет, – Лисова помотала головой, – я про это ничего не
знаю. Шубу я видела, а машину нет.
– Так, погодите, а когда она купила новую шубу?
– Недавно. Недели две назад. Я запомнила потому, что она
полдня при мне разгуливала в ней по квартире, крутилась перед зеркалом.
– Ну ладно, – вздохнул Арсеньев, – вы не могли бы вспомнить,
кто в последнее время приходил к Кравцовой в гости?
– Да у нее постоянно толклись люди. Мне они не
представлялись. А последним приходил этот американец, как вы понимаете, – она
многозначительно поджала губы и добавила чуть слышно:
– Пришел и остался навечно.
– Вы видите в этом нечто символическое?
– Ничего я в этом не вижу, кроме грязного разврата.
– Вы хотите сказать, они оба получили по заслугам? –
вкрадчиво уточнил Арсеньев.
– У вас есть санкция на допрос? – быстро спросила Лисова, и
лицо ее покрылось пятнами.
– А, что, беседовать с вами возможно только при наличии
официального документа? Светлана Анатольевна, чем объяснить такую враждебность?
Вы понимаете, что произошло убийство, и я общаюсь с вами, задаю вопросы вовсе
не для собственного удовольствия. Санкции у меня с собой нет. Но у вас дома, в
вашем почтовом ящике, лежит официальная повестка, на которую вы никак не
откликнулись. Если хотите, я могу сейчас позвонить в прокуратуру…
– Не надо, – перебила она и вскинула руку, – я понимаю, что
веду себя не правильно, с вашей точки зрения. Но поймите и вы меня. Мне
пришлось пережить тяжелое нервное потрясение. Это во-первых. Во-вторых, я не
привыкла сплетничать. Так уж я воспитана. Не умею рассказывать посторонним ни о
своей, ни о чужой личной жизни.
– Это замечательное качество, – кивнул Арсеньев, – оно,
безусловно, заслуживает уважения. Но, еще раз повторяю, речь идет об убийстве.
И нам не обойтись без вашей помощи. Скажите, когда собирались гости, здесь, или
у Кравцовой, кто обычно снимал на любительскую камеру?
– Феликс. Сотрудник пресс-центра. Заместитель Кравцовой.
Кажется, его фамилия Нечаев.
– Светлана Анатольевна, почему при первой нашей встрече вы
отказались ответить, где работала убитая?
– Я не знаю, чего вы от меня хотите, – она вскочила,
прошлась по веранде, остановилась у окна, извлекла откуда-то бумажную салфетку
и принялась стирать невидимое пятно на стекле.
– Вы очень нужны были нам, когда мы проводили обыск. Лучше
вас никто не знает, где что могло лежать в доме Виктории Кравцовой. Даже сама
Виктория.
