Женя был в ярости. Он кричал и хлопал дверьми.
– Господи, что со мной происходит? – шептала она ночью на
кухне, сидя напротив своей верной подруги Светки Лисовой.
– Ты просто дико устала, – утешала ее Светка, – тебе надо
отдохнуть и отвлечься.
– Как сейчас я могу отдыхать? Раньше со мной никогда ничего
подобного не было.
Светка смотрела на нее внимательными добрыми глазами и вдруг
выпалила:
– Слушай, а ты случайно не беременна? Это было невозможно.
После вторых родов Галине Дмитриевне определенно сказали, что детей у нее
больше не будет. Однако вскоре оказалось, что Светка права.
Женя чуть не упал в обморок от этой новости.
– С ума сошла! Тебе сорок три года! У нас и так двое детей!
Сейчас это совершенно невозможно! Я не хочу!
А Галина Дмитриевна хотела. Она сама удивилась, как сильно
вдруг захотела этого последнего ребеночка. Ей казалось, что непременно должна
быть девочка, она даже втайне от самой себя стала придумывать имя и один раз
остановила машину у магазина “Аист” на Кутузовском, прошла вдоль витрины
товаров для младенцев.
– Ты что?! Он просто разведется с тобой! – шептала ночью
Светка на кухне. – И потом, тебе все-таки сорок три года. При таких поздних
родах часто рождаются дауны.
Женя на эту тему больше разговаривать не желал. Он ходил
злой и обиженный. Приближались выборы. Она не могла ему полноценно помогать,
спала на ходу, едва сдерживала тошноту, когда рядом курили, все забывала,
теряла, а главное – чувствовала себя все виноватей. Перед Женей, потому что
подводит в самый ответственный момент. Перед Светкой, потому что опять грузит
ее своими проблемами. Перед существом, которое там, у нее внутри, потихоньку
растет, развивается, ничего еще не ведал.
Все решил визит к знакомому врачу в коммерческую клинику.
Врач сказал, что в принципе, конечно, можно ребенка оставить и родить, однако в
ее возрасте, при ее нагрузках, при нынешней экологии ничего нельзя
гарантировать. И если ее мучают сомнения, то лучше не создавать проблем ни
себе, ни мужу. В конце концов у них два чудесных мальчика, а решается все
просто и быстро. Прямо здесь и сейчас.
Из клиники она вышла на следующий день. Она была уверена,
что сразу станет легче, но тут навалилась такая тоска, такая пустота, что хоть
вой в голос.
– Знаешь, даже жить не хочется, – призналась она Светке
ночью на кухне.
– Еще бы, – вздохнула Светка, – ведь это смертный грех. Тебе
надо в церковь сходить. У меня есть знакомый батюшка, он как раз завтра с утра
служит.
Батюшка оказался молодым, полным, румяным, с редкой бородкой
и выпуклыми светлыми глазами.
– Это убийство, – сказал он, выслушав Галину Дмитриевну.
– Значит, я убийца? – спросила она, чувствуя знакомые, но
давно забытые спазмы удушья.
– Конечно, – кивнул батюшка. Она отправила домой Светку,
которая ждала ее в церковном дворе, оставила машину на стоянке, потому что
боялась садиться за руль, и на метро отправилась на кладбище, к Любушкиной
могиле. Купила у кладбищенских ворот букет свежих васильков, посидела на
скамеечке, потом протерла тряпкой памятник, вырвала несколько сорняков,
поставила цветы в банку с водой. Стало немного легче. Хватило сил вернуться на
стоянку за машиной, доехать до дома и даже уснуть, правда, с валерьянкой и пустырником.
На следующий день она принялась восстанавливать потерянную
записную книжку, составила список неотложных дел и звонков, вечером вместе с
Женей отправилась на важную презентацию, потом был банкет, вернулись они часа в
два ночи.
Утром, открыв ящик комода, в котором лежало ее нижнее белье,
она привычно сунула руку, чтобы достать чистое, и вдруг почувствовала под
пальцами нечто влажное, мягкое, скользкое.
Это был вялый букет васильков. Она еле сдержалась, чтобы не
закричать. Все в доме еще спали, она завернула букет в какую-то газету,
выкинула его, долго стояла под горячим душем, пытаясь унять дрожь.
– Мама, я забыл сказать, тебе звонила какая-то Люба, –
сообщил за завтраком старший сын.
– Кто? – вскрикнула Галина Дмитриевна.
– Люба… Погоди, я записал, – он сбегал в прихожую к
телефонному столику и вернулся с клочком бумаги, – вот, Гордиенко Люба. Она
просила передать, что очень тебя ждет.
– Где? – выдохнула Галина Дмитриевна.
– Она сказала, ты знаешь, где.
– Какой был голос?
– Странный. Глухой, как из могилы, – ответил сын.
С тех пор Люба Гордиенко уже не покидала ее и все звала к
себе. Голос слышала не только Галина Дмитриевна, но и другие. Никому не
приходило в голову спросить, кто такая Люба Гордиенко. Дети и муж просто звали
Галину Дмитриевну к телефону или передавали, что звонила некая Люба.
Голос звучал в телефонной трубке, отдавался эхом на
лестнице, когда падала на кафель связка ключей, журчал вместе с водой, льющейся
в ванную, прорывался сквозь слои обычного звукового фона и никогда не затихал.
Любе было одиноко, ей хотелось поговорить.
Иногда голос звучал глухо и низко, как тот, телефонный,
иногда становился высоким и чистым, похожим на голос живой Любы,
двенадцатилетней девочки. Галина Дмитриевна понимала, что это называется
звуковыми галлюцинациями. Человек, умерший почти сорок лет назад, не может с
ней сейчас беседовать и звать к себе.
Она знала, что тяжело больна, и считала это слишком мягким
наказанием для себя. Вероятно, умереть от горсти таблеток тоже было для нее
слишком просто, поэтому не ничего получилось. Светка спала в соседней комнате,
проснулась от дурного предчувствия, растрясла, заставила пить воду с
марганцовкой.
Галина Дмитриевна не помнила, как пила таблетки, ей
казалось, это была всего лишь валерьянка. Но Светка держала в руке пустой
пузырек от диазепама.
Прежде у нее уже случались провалы памяти. Она стала
замечать, что забывает самые простые вещи. Перед выходом из дома не могла найти
ключи от машины, потом ключи от квартиры, потом вдруг исчезала сумка или шарф,
именно тот, который она собиралась надеть, или один сапог, когда другой был уже
на ноге. На нее ужасно действовали спешка и процесс поиска, она боялась
опоздать, нервничала, металась по квартире, плакала, дрожала, от этого еще больше
терялось вещей, все валилось из рук, казалось, все окружающие предметы
ополчились против нее.
Когда в новом доме, на чердаке, Светка вытащила ее из петли,
она просто искала книгу, второй том Ключевского. Ей надо было проверить цитату
для очередного Жениного выступления. Книги лежали в ящиках, еще не
распакованные, она вскрывала один ящик за другим, стала нервничать, чуть не
заплакала, а тут еще погас свет. Она знала, где лежит фонарик, нашла его,
достала запасную лампочку, встала табуретку, выронила фонарик, он откатился
куда-то за ящики, стало темно, и вдруг совсем рядом знакомый глухой голос
произнес отчетливую фразу:
