Лисова опять замолчала, перевела дыхание, облизнула губы,
поправила шаль. Лицо ее стало спокойным, счастливым и сытым, как будто она
только что вкусно поела после долгого мучительного голода.
– Откуда вы знаете эту историю? – тихо спросил Арсеньев.
Она ничего не ответила, она застыла, двигались только
пальцы, перебирали длинную нить жемчуга, свисавшую почти до пояса, наматывали,
разматывали, подносили ко рту.
– Светлана Анатольевна, откуда вы знаете то, что мне сейчас
рассказали?
– Что? – она выплюнула жемчужину, оставила в покое бусы и
устремила на него недоуменный прозрачный взгляд. Так в телесериалах смотрят
невинные жертвы на злодеев.
Она опять переигрывала. Она была не такая сумасшедшая истеричка,
какой старалась казаться. Вопрос Арсеньева явно смутил ее, ей требовался
небольшой тайм-аут, чтобы ответить.
– Я была свидетелем, – наконец отчеканила она, и глаза ее
заметались.
– То есть вы были в тот день на Пестовском водохранилище?
– Разумеется, нет. Я же сказала: никого, кроме Гали, Любы и
ее матери, там не было.
– Значит, вы жили в том же дворе?
– Нет. Я никогда там не жила, – она вдруг густо покраснела и
повысила голос, – вообще, какое это имеет значение? Я стала свидетельницей тех
мук, которые переживала Галина. Совесть мучила ее. Я как близкий друг семьи
наблюдала это многие годы. Она не может подойти к воде, будь то река, озеро,
море. Близость воды вызывает у нее истерику и удушье. Даже когда они покупали
этот дом, ее больше всего беспокоило, чтобы рядом не было никаких водоемов.
Зазвонил телефон, Лисова дернулась, схватила трубку. Лицо ее
при этом продолжало пылать.
– Я слушаю! – несколько секунд она молчала, постепенно
остывая, наконец произнесла совсем другим голосом, деловитым и сухим:
– Я поняла, Геннадий Егорович. Не стоит повторять дважды. Я
вас отлично поняла. Всего доброго.
Положив трубку, она развернулась к Арсеньеву:
– Вам просили передать, что Евгений Николаевич скоро будет.
– Спасибо, – кивнул Арсеньев, – вы сказали, Галина
Дмитриевна убила двоих. Кто был вторым?
– Ребенок, – выпалила она, не задумываясь, – тоже ребенок!
Правда, совсем маленький. Еще не рожденный.
– А, ну понятно, – тяжело вздохнул Арсеньев.
– Что вам понятно?! Вы не считаете аборт убийством?
– Мы сейчас не будем это обсуждать. Светлана Анатольевна,
скажите, пожалуйста, где вы были в ночь с пятницы на субботу?
– Вы с ума сошли? – спросила она, строго и серьезно
заглядывая ему в глаза.
– Будьте любезны, ответьте на мой вопрос.
– Извольте. В ночь, когда убили Кравцову и Бриттена, я была
у себя дома. Я спала в своей постели. Все?
– Нет, не все. Кто может подтвердить это?
– Никто. Я живу одна.
Пожалуй, впервые она заговорила естественным голосом, не
гримасничала, не таращила глаза. Арсеньев понял, что на этой территории она
чувствует себя в безопасности. Никакой она не фигурант. Версия Зюзи вполне
правдоподобна, однако если бы Зинаида Ивановна имела счастье хотя бы несколько
минут побеседовать с Лисовой, она бы наверняка отказалась от своих подозрений.
Представить себе эту даму в роли хладнокровного убийцы довольно сложно. Ей
нужны живые зрительские эмоции. Их нет у трупа. Ей нужны бурные драмы с
продолжением. А выстрел – это точка. Конец спектакля, причем без аплодисментов
и вызовов на бис. Уж если и могла бы она кого-то убить, то скорей всего ее
жертвой стала бы Галина Дмитриевна Рязанцева, перед которой все возможные
спектакли были давно сыграны.
– Зачем вы рассказали мне историю из детства Галины
Дмитриевны? – быстро спросил он.
Он вдруг с удивлением обнаружил, что его трясет. Сорок минут
общения с этой женщиной вымотали его больше, чем многочасовые допросы
психов-рецидивистов, опытных урок, владеющих искусством симуляции и навыками
глобальной “несознанки”.
– Ваш профессиональный долг – знать правду, – сухо и
наставительно произнесла Ли-сова, – даже если это не имеет практического
смысла. Чтобы найти сегодняшнего преступника, надо знать, что было вчера,
позавчера и много лет назад. Между прочим, вы напрасно так пренебрежительно
отнеслись к убийству нерожденного ребенка. Вы думаете, у него еще не было души?
Он еще не стал человеком?
– Ладно, хватит, – поморщился Арсеньев, – лучше объясните
мне, как может Галина Дмитриевна жить в Венеции, если близость воды вызывает у
нее удушье?
Глава 29
На этот раз в качестве комплимента от шеф-повара Евгению
Николаевичу принесли солидную порцию зернистой икры с лимоном и маслом. Обычным
гостям приносили паштет из утиной печени. Рязанцев был почетным гостем. Вокруг
него бесшумно суетились официанты, едва он успевал осушить бокал с минеральной
водой, тут же появлялся новый, полный. Стоило поднести ко рту незажженную
сигарету, мгновенно вспыхивала зажигалка.
Вместе с икрой, без всяких напоминаний, ему принесли стакан
свежего морковного сока. Когда-то он его терпеть не мог, но Вика приучила
выпивать стакан в день, причем обязательно с несколькими каплями оливкового
масла. Так лучше усваивается все полезное, что есть в морковке. В ресторане
“Оноре” ему без всяких напоминаний приносили вначале стакан морковного, а после
еды, вместе с десертом, стакан вишневого сока.
Он не стал намазывать икру на хлеб, принялся есть ложкой,
заставляя себя прочувствовать вкус каждой отдельной икринки. Но ничего
приятного в этом не было. Черная зернистая икра вдруг напомнила ему толпу
армянских беженцев во время трагических событий в Нагорном Карабахе.
Сверху, из военного вертолета, были видны только головы.
Множество крошечных голов. Черные платки женщин, черные шапки мужчин, мокрые от
мелкого дождя, слегка отливали темным серебром.
– Смотрите, смотрите, как черная икра! – крикнул
сопровождавший его оператор.
Люди стояли посреди распаханного поля, сбившиеся в кучу,
открытые всем ветрам. Поле напоминало ломоть влажного ржаного хлеба.
Когда вертолет приземлился, Рязанцев попытался разглядеть
лица под платками и шапками. Но не сумел, поскольку испугался. Люди кинулись к
нему, как к спасителю. Цепь вооруженных омоновцев еле сдерживала толпу.
Потом он произносил речь, взобравшись на крышу
бронетранспортера. Это была красивая убедительная речь. Невозможно вспомнить,
что именно он говорил. Слова не имели значения.
