Через пять минут они расселись по джипам и расстались еще на
семь лет.
31 июля 1991 года президент США Джордж Буш и президент СССР
Михаил Горбачев подписали Договор о сокращении стратегических вооружений,
согласно которому в обеих странах арсеналы ракет большой дальности должны были
уменьшиться на одну треть.
19 августа 1991 года произошел знаменитый августовский путч.
В Москву вошли танки. У главы путчистов тряслись руки, когда он произносил свою
эпохальную речь перед телекамерами. Через два дня все было кончено. Остались
только кадры хроники, разговоры, анекдоты, воспоминания, в основном приятные,
поскольку с 19 по 22 августа в Москве было интересно, как никогда.
Один путчист повесился, другой застрелился, остальные
затихли в ужасе, но потом успокоились, встряхнулись и стали жить дальше.
В течение следующих семи лет Григорьев и Кумарин общались
исключительно через связников, обменивались информацией по своим тайным
наработанным каналам.
Встреча произошла в сентябре 1998-го. Она была короче и
прозаичнее предыдущей. В Нью-Йорке стояла страшная жара. Андрей Евгеньевич
отправился на неделю отдохнуть на Гавайи, на этот раз один, без Маши. Кумарин
просто однажды оказался в соседнем шезлонге на пляже.
Их разговор длился не более десяти минут и касался
последствий августовского экономического кризиса.
Григорьев назвал Кумарину имена нескольких крупных
чиновников, которые, по его сведениям, успели перекачать крупные суммы на свои
счета в американские банки. Он знал это потому, что каждого чиновника
фиксировало ЦРУ, и Макмерфи, составляя справки для своего руководства, иногда
консультировался с Григорьевым, уточнял детали биографий, просил дополнить
психологические портреты, начертить схему прошлых номенклатурных связей, дать
прогноз возможных будущих взлетов и падений этих людей.
– Да, а как поживает ваша дочь? – спросил на прощание
Кумарин.
– Спасибо, отлично, – натянуто улыбнулся Григорьев.
На сем они расстались. Дальше опять были связники, и вот
теперь Проспект парк, лужайка, скамейка и паника в глазах Кумарина.
Глава 33
В половине первого ночи Рязанцев отпустил, наконец, своих
гостей, но не потому, что пожалел их, а просто сам устал и не мог больше
говорить из-за зевоты, сводившей челюсти.
– Я разбужу шофера, он отвезет вас домой, – любезно
предложил он Маше, – а если хотите, можете остаться здесь. На третьем этаже
полно свободных комнат. Я разбужу Светку, она вам даст чистое белье и все, что
нужно.
– Не надо никого будить, я на машине, – сказал Арсеньев.
– Да, спасибо, лучше меня Александр Юрьевич отвезет, –
поспешно заявила Маша.
Рязанцев проводил их до ворот, поеживаясь от влажного ветра,
попросил отправиться в больницу прямо завтра утром и обещал позвонить,
предупредить врача.
Маша забралась на заднее сидение, сразу скинула туфли,
потянулась и произнесла сквозь зевоту:
– Мне казалось, мы просидим у него до утра.
– Вы можете поспать, – Арсеньев выдвинул сиденье, опустил
спинку.
– Правда, я подремлю немножко, если не возражаете.
– Спите на здоровье. Только скажите, куда ехать.
Маша назвала адрес и, помолчав, спросила:
– А вы в машине курите?
– Вообще-то да.
– Конечно, это же ваша машина.
– Да уж ладно, я потерплю.
– Ненавижу табачный дым. Но если очень сильно захочется,
можете открыть окно. Я тоже потерплю.
– Не буду, не буду я курить, спите спокойно, – принужденно
засмеялся Арсеньев.
– Спасибо, – Маша потянулась и зевнула, – это очень любезно
с вашей стороны. Я особенно ненавижу спать в дыму.
Они оба замолчали, и пока ехали до ворот закрытого поселка,
не произнесли ни слова. Арсеньев старался не смотреть в зеркало, чтобы не
встретиться глазами с Машей. В салоне было темно, он чувствовал ее запах,
свежий и легкий, слышал, как она там возится, устраиваясь поудобней, и у него
горели уши. Ему хотелось, чтобы она поскорей заговорила. Сам он первым
почему-то не мог заговорить, слова вылетели из головы. Молчание с ней наедине в
темной машине было каким-то странным, от него пересыхало во рту и сердце билось
чуть быстрей.
Но она так и не заговорила. Она уснула. Саня сначала просто
не увидел ее в зеркале, а потом, обернувшись, обнаружил, что она улеглась на
сиденье, поджала коленки, положила руки под щеку и свернулась калачиком.
Саня перевел дыхание, он боялся, что не выдержит и ляпнет
какую-нибудь глупость, отвесит пошлейший пудовый комплимент или спросит, с кем
она беседовала по телефону, – а собственно, почему это должно его интересовать?
Какое ему дело?
Он съехал на обочину, вышел, достал из багажника плед и
маленькую подушку, которые всегда возил с собой на всякий случай. Когда он
накрыл Машу и осторожно подсунул ей подушку под голову, она не проснулась,
только пробормотала чуть слышно: “Thank you very much!"
Арсеньев поправил одеяло и, распрямившись, больно стукнулся
затылком о раму дверцы, но даже не охнул, наоборот, повторил про себя ее слова:
“Thank you very much!” Боль привела его в чувство. Мгновение назад он чуть не
поцеловал ее, спящую. Аккуратно прикрыв дверцу, он постоял у машины, выкурил
сигарету, успокоился.
Прямо перед ним был указатель поворота на Волоколамку.
Оттуда рукой подать до Лыковской улицы, до рекламного щита, под которым стояли
две бесхозные несчастные проститутки.
В кармане у него лежал конверт с фотографиями одной из них,
в красном трикотажном платье, с длинными обесцвеченными патлами. Той, которую
подобрал “Фольксваген-гольф”. Потом ее выловили из озера Бездонка.
Фотографии были очень четкие, качественные, цветные. Все
видно – накрашенные губы, царапины на ноздрях, следы от пластыря. Гера Масюнин
снимал лицо целиком и отдельные детали с небольшим увеличением.
Конечно, это другой округ, это совсем другая история, и
никакого отношения к убийству Бриттена и Кравцовой несчастная проститутка не
имеет, но для того чтобы окончательно убедиться, чтобы потом не кусать локти,
как это получилось с пистолетом “ИЖ-77”, лучше все-таки попытаться хоть немного
прояснить картину.
Если бы сейчас у Сани в машине не спала Маша, он непременно
сделал бы небольшой крюк, посмотрел, стоит ли на прежнем месте подруга
утонувшей проститутки.
