– Нет, у Катьки личико чистенькое, гладенькое, ни прыщей,
ничего. И губы она такой помадой никогда не красила.
– Можно? – Маша взяла у нее снимки и долго, молча их
рассматривала, потом взглянула на Арсеньева, хотела что-то сказать, но
сдержалась, промолчала.
– Так чего он с ней сделал-то, с Катькой с моей? –
всхлипнула Ира. – Вы хоть скажите, сильно она мучилась?
– Изнасиловал, задушил, – быстро проговорил Арсеньев.
– И все?
– Разве мало?
Ира задумалась и вдруг выпалила:
– Так он вообще никакой не маньяк. Изнасиловал! Зачем, когда
и так… Ой, Господи помилуй… А душат девчонок вообще постоянно, меня четыре раза
душили, многим нравится, чтоб партнерша сильней дергалась и хрипела. Нет,
мусорки, он не маньяк, это у него нечаянно так вышло, – она помотала головой и
застыла в глубокой задумчивости.
* * *
Всеволод Сергеевич стиснул кулаки так, что костяшки
побелели, и постучал ими по колену. Он никак не мог успокоить свои руки, они
постоянно двигались, дергались, суетились, и Андрею Евгеньевичу стало казаться,
что он сейчас начнет отламывать себе пальцы, как Сахар в “Синей птице”.
Григорьев догадался, что дело совсем плохо. В распоряжении
Кумарина была мощная структура, УГП, но сейчас она со всеми своими гигантскими
возможностями, деньгами, компроматами, связями, способами давления оказывалась
для него бесполезной. Она была всего лишь машиной. Для того чтобы машина
заработала, в нее следовало заложить определенную программу, сформулировать
задачу, а он не мог. Он проигрывал в своей личной игре. Он сделал ставку не на
того человека, и ему было больно признать свою ошибку, он не умел, не привык
проигрывать.
– Нет, я понимаю, это трудно. Но ведь возможно! – повторял
он так, будто слова могли что-то изменить. – Если начать с того, что Бриттен
искажал реальную финансовую картину, брал взятки у Хавченко и работал в его
интересах, давал неверную информацию?
– Бриттен делал все наоборот, – напомнил Григорьев, – он бил
тревогу, требовал отстранить Хавченко как можно быстрей.
– Ну да… А если его "перекупили конкуренты, противники
Рязанцева, и он… Думайте, думайте, не сидите как истукан!
– Всеволод Сергеевич, а почему именно Бриттен? – спросил
Григорьев, пытаясь поймать сквозь дымчатые очки его ускользающий взгляд. –
Неужели у вас нет других кандидатур?
– Нет!
– Почему?
– Потому!
– Вы хотите, чтобы я думал, придумывал, искал варианты
вслепую? Пока вы не объясните мне, зачем вам нужен в качестве прикрытия именно
Томас Бриттен, я не могу…
– Бриттен почти раскрыл его, – пробормотал Кумарин чуть
слышно и поправил очки, – это произошло случайно, но он успел посеять
подозрение. Мне срочно нужен компромат на него, очень жесткий.
– То есть вам нужно, чтобы покойному Бриттену на какое-то
время перестали доверять? – уточнил Григорьев.
– Да. Именно так. Если дать жесткий компромат на Бриттена,
они хотя бы слегка запутаются, – произнес он совсем уж безнадежно, явно самому
себе не веря.
Григорьев в ответ молча помотал головой.
– Хорошо. Что вы предлагаете? – Кумарин наклонился, очки
слетели, он поймал их, но не стал надевать, положил в карман пальто, сорвал
травинку и принялся накручивать ее на палец.
– Сначала я должен понять, чего вы хотите: сохранить вашего
“крота” как действующего агента или вывести его из игры?
Кумарин в очередной раз намотал травинку на палец и вдруг
охнул, болезненно сморщился, поднял руку. На мизинце, на самом нежном месте, в
складке между фалангами проступила тонкая красная полоска.
– Вы порезались травой, – сочувственно заметил Григорьев.
Всеволод Сергеевич поднес мизинец к губам и посмотрел на
Григорьева исподлобья. Взгляд у него был злой и затравленный.
– Сохранить его как агента уже невозможно, – произнес он
медленно, хрипло и достал носовой платок, – вывести из игры тоже нельзя. Он
подстраховался, самым банальным и самым надежным способом.
– То есть если с ним что-то случится, вся известная ему
информация об агентурной сети всплывет на поверхность?
Кумарин молча кивнул и приложил бумажный платок к порезу.
Тут же проступило кровавое пятно, слишком большое для такой царапины. Андрей
Евгеньевич вдруг вспомнил, как много лет назад, сидя в кабинете Кумарина-резидента,
Кумарина хитрого, опасного, сильного, содрал себе заусенец. И тоже было
почему-то слишком много крови. Он попросил одеколон или что-нибудь, но
Кумарин-хитрый предложил водки, и они выпили. А кровь все не останавливалась.
Кумарин-опасный видел это и понимал, что человек, который поранился, всегда
слегка растерян, хотя бы в первые минуты, пока Идет кровь.
– Он постоянно требует денег, – пробормотал Всеволод
Сергеевич, – он тянет их из меня любыми способами. Ему все мало.
– Ну, денег много не бывает. Простите, я сейчас, – Григорьев
встал, чтобы взять Христофора, который отбежал слишком далеко и почти затерялся
в траве. Пока он ловил котенка, успел подумать, что Кумарин-сильный никогда не
стал бы так откровенно жаловаться.
Христофор мяукал и терся о ладони. Он хотел есть. Григорьев
вернулся к скамейке, достал из сумки баночку паштета и открыл ее.
– Он запросил у своего руководства статус
неприкосновенности. Вы понимаете, что это такое? – тоскливо продолжал Всеволод
Сергеевич.
Статус неприкосновенности – это действительно было серьезно.
Его присваивали высшим чинам, элите силовых структур и госаппарата. Он давал
массу привилегий и гарантий, но чтобы его получить, следовало пройти сквозь
слои таких изощренных проверок, что даже кристально честные люди иногда
опасались ввязываться в это.
– Иными словами, он вышел из-под контроля, не только вашего,
но и собственного тоже? Он паникует, потихоньку сходит с ума, и вы не знаете,
что теперь с ним делать?
– Да. Именно так.
– Но тогда все просто, – улыбнулся Григорьев и почесал за
ушком Христофора, который все не мог оторваться от паштета, – если не знаешь,
что делать, не делай ничего.
– Перестаньте, – вскрикнул Кумарин, – я так не могу. Я
должен действовать. У меня есть гигантские возможности, а я не могу ими
воспользоваться, чтобы решить проблему. Это как иметь миллионные счета и
ночевать под мостом.
– Но надо сначала думать, а потом действовать, не наоборот.
