– Ну, я все-таки Гарвард закончила, – засмеялась Маша, –
причем факультет психологии. У нас была куча спецкурсов по судебной психиатрии,
криминалистике и криминологии, и практика была в тюремном госпитале для
душевнобольных преступников. Еще мне приходилось ездить с полицейскими на
патрульной машине, тоже, кстати, по злачному району, и общаться с
проститутками, правда нью-йоркскими. Но вообще, сейчас это не важно, вы лучше
мне скажите, неужели вам кроме убийства Кравцовой и Бриттена приходится
заниматься какими-то еще делами, тем более такими серьезными? Не понимаю, как
это можно совмещать? Или есть что-то общее?
– Что, например? – спросил Арсеньев и напряженно улыбнулся.
Они как раз стояли на светофоре, лицо его было ярко освещено
близким фонарем.
– “Фольксваген-гольф”, черный или цвета мокрого асфальта, –
тихо произнесла Маша и увидела, как он нахмурился.
– Почему вам это вдруг пришло в голову?
– Сначала вы долго пытались выяснить у Рязанцева, не
покупала ли Кравцова такую машину, но четкого ответа так и не добились. Потом
оказалось, что именно “Фольксваген-гольф” увез несчастную проститутку Катю. А
теперь, если позволите, я задам вам совсем абсурдный вопрос. Кто работал с
трупами Кравцовой и Бриттена? Не тот ли эксперт, который сильно пьет и любит
фантазировать?
– Почему вы спрашиваете? – Арсеньев напрягся еще сильней.
Вспыхнул зеленый, но он как будто не заметил этого, продолжал стоять.
– Я же предупредила, что вопрос абсурдный. Только скажите:
да или нет.
– Да.
– Так я и думала! – Маша на несколько минут совсем
проснулась и даже хлопнула в ладоши. – Нет, я не сумасшедшая, поверьте. Я
просто помню начало вашей беседы с Рязанцевым. Он говорил о ссадинах на лице
Кравцовой, точнее, вокруг рта. И губы были воспаленными. То есть ему
показалось, что они воспалены, а на самом деле это водостойкая губная помада,
нанесенная уже после убийства. Очень все похоже на картину с убитой
проституткой, верно? А тут еще “Фольксваген-гольф”, черный либо цвета мокрого
асфальта.
– У проститутки нет пулевых ранений, – мрачно заметил
Арсеньев и наконец тронулся с места, – про нее вообще ничего не ясно. Там
возможен суицид.
– Не возможен, – Маша помотала головой, – нет, нет, я
понимаю, удобней было бы считать это суицидом, и, скорее всего, ваше
начальство, в том числе следователь Зинаида Ивановна, не желает видеть никакой
связи между двумя, а вернее тремя убийствами. В самом деле, с одной стороны,
Кравцова и Бриттен, с другой – несчастная девка с подмосковной трассы. К тому
же эксперт пьет, и в проститутку не стреляли. Но вы не можете отделаться от
дурацкого, вроде бы совершенно лишнего и ненужного чувства, что связь есть. Я
права, Александр Юрьевич? Ладно, не напрягайтесь, не отвечайте. Я и так знаю,
что права. Просто вы не хотите обсуждать это со мной. Тайна следствия, я
американка, и все такое. О'кей, давайте пока оставим эту тему. Завтра с утра мы
оба должны посетить Галину Дмитриевну Рязанцеву в больнице. Тоже не простая
ситуация.
– Да уж, – кивнул Арсеньев, слегка расслабляясь.
– Так что там за история с утонувшей девочкой? Если я
правильно поняла, жена Рязанцева в двенадцать лет пережила тяжелую душевную
травму и с тех пор страдает патологической водобоязнью.
– На самом деле история ужасная. Девочка утонула не просто у
нее на глазах. Они купались вместе, и потом Галину Дмитриевну обвиняли в том,
что она ее утопила.
– Ой, мамочки, – вырвалось у Маши, и она тут же прикрыла
ладонью рот, смущенно кашлянула, – что, было расследование, какое-то уголовное
дело? , – Да нет, вовсе нет. Просто несчастный случай. Но мать погибшей девочки
кричала, что она утопила ее дочь, бросилась на нее на похоронах с воплями,
называла убийцей. Потом на нее показывали пальцами, шептались за спиной, это
обсуждал весь двор, вся школа, до тех пор пока семья не поменяла квартиру.
– От такого можно правда сойти с ума, особенно в двенадцать
лет. Вам это рассказала Ли-сова?
– Конечно, кто же еще? Мадам с удовольствием поведала мне,
что Галина Дмитриевна убийца. Я почти уверен, что вся эта история со звонками –
ее работа. Никак не может успокоиться, добивает и добивает свою соперницу.
– “Джен Эйр”, – пробормотала Маша.
– Не понял…
– Ну получается, все как в романе. Жена сумасшедшая,
любовница изменяет легкомысленно и вероломно, потом тоже погибает, в итоге
скромная крошка остается наедине с героем своих тихих девичьих грез, кстати,
тоже чуть не погибшим. Там был пожар, и мистер Рочестер стал инвалидом, ослеп,
потерял руку. Вот тут-то и наступил хеппи-энд, для главной героини, конечно. И
только для нее. С остальными персонажами все значительно сложней. Возможно, нас
ждет еще много интересного. Нам до хеппи-энда далеко.
– Все равно не понял, – помотал головой Арсеньев, – я,
честно говоря, романа этого никогда не читал.
– И не надо. Поверьте мне на слово, вам вряд ли понравится,
– усмехнулась Маша, – знаете, это вроде современной мыльной оперы и дешевых
дамских романов, где единственная цель героини – завоевать любимого мужчину, и
цель оправдывает любые средства, и обстоятельства всегда на ее стороне.
– Но ведь классика, – удивился Саня, – старая английская
классика, и до сих пор читают во всем мире.
– Да, наверное, я не права, – легко согласилась Маша, – в
самом деле, что это я вдруг набросилась на бедную Шарлотту Бронте и ее
бессмертную суперположительную героиню? Многие читают, любят, находят в этом
утешение. Вот Лисова, например. Она ассоциирует себя с героиней. И если реальность
не совпадает с сюжетом, пытается это исправить.
– То есть вы думаете, что она действительно свела с ума
Галину Дмитриевну? В принципе такое возможно?
– Конечно. В психиатрии существует понятие “индуцированное
помешательство”. Правда, отдельную личность сложнее свести с ума, чем толпу,
коллектив. Но тоже бывает. Особенно если учесть тяжелую душевную травму,
пережитую в детстве, – вздохнула Маша, – и еще есть уголовная статья “Доведение
до самоубийства”. Если можно довести до самоубийства, то свести с ума – тем
более.
– Нет, все-таки не понимаю, не могу поверить. Известно, что
в начале карьеры Рязанцева его жена была постоянно рядом, активно участвовала в
создании его партии, политического имиджа, появлялась с ним на всяких митингах.
Мне всегда казалось, что такими вещами могут заниматься только сильные, жесткие
люди. Но если она сильная и жесткая, как же позволила с собой все это
вытворять?
– Во-первых, не такая уж сильная и жесткая женщина Галина
Дмитриевна. Он же ее всю сожрал, все соки из нее высосал, наш прелестный
политик, большое дитя, капризное, избалованное и наглое. Она все делала для
него, и на себя сил уже не осталось.
