– После того как у нее забрали куклу?
– Да. Но не потому, что ее забрали.
– Еще какие предметы она находила под лавочкой? – спросил
Арсеньев.
– Ну я не знаю, всякую ерунду, – поморщился доктор, –
например, вот, книжку, старую, промокшую. Кажется, она у меня где-то здесь
валяется.
– Можно посмотреть? – спросила Маша.
– Пожалуйста, если, конечно, найду, хотя, честно говоря, я
не понимаю, какое отношение это имеет к мобильному телефону Евгения
Николаевича, – доктор долго рылся в ящиках своего стола, ворчал и наконец
достал маленький потрепанный томик стихов Есенина.
– “Гале от Любы, с надеждой на скорую встречу, 7 июня 1964”,
– Маша прочитала вслух дарственную надпись и посмотрела на Арсеньева. Он в
ответ едва заметно кивнул и обратился к доктору:
– А где остальные вещи? Открытка, кукла?
– Выкинули, – пожал плечами доктор, – зачем хранить мусор?
Книжка – совсем другое дело. Я, знаете, книголюб, не могу выкидывать книги,
рука не поднимается.
– Валентин Филиппович, вы не дадите нам это с собой на
несколько дней?
– Конечно. Правда, не понимаю зачем.
– Мы потом вам объясним, – пообещала Маша. – А скажите, в
чем конкретно содержание бреда Галины Дмитриевны? В чем именно она себя
обвиняет?
– Такие больные каются во всех смертных грехах сразу, –
вздохнул доктор, – называют себя убийцами, утверждают, что заслуживают смерти,
что приносят несчастье окружающим, что воздух вокруг них отравлен, самое
неприятное, в момент приступа могут нанести себе серьезные ранения. У Галины
Дмитриевны было три суицидальных попытки.
– Мы знаем, – кивнула Маша, – сейчас она в каком состоянии?
– Средней тяжести, – пожал плечами доктор, – вам беседовать
с ней пока не стоит.
– Да это мы уже поняли. Евгений Николаевич говорил, у вас в
палатах видеокамеры. Можно посмотреть пару кассет?
– Разумеется. Но учтите, вы там не увидите, как передали
телефон. Я сам смотрел несколько раз, очень внимательно. Ладно, что же вам
показать? Может, приступ? – доктор достал несколько кассет с полки.
– Приступ не надо. Какой-нибудь обычный день.
Через минуту на экране телевизора возникла палата, белая
мебель, окно, забранное решеткой и задернутое дымчатой шторой. На высокой
кровати полусидела худая, бледная женщина. Лицо было туго обтянуто кожей и
казалось странно молодым на фоне седых волос. На лбу белела марлевая повязка.
– Это она себе лоб разбила о раковину, – пояснил доктор, –
все никак не заживает.
– Да, она жутко изменилась, я видела ее фотографии, –
прошептала Маша.
В палате сначала было тихо. Потом послышалась какая-то
возня, звук льющейся воды. Через минуту в кадре мелькнул силуэт с ведром и
шваброй и тут же исчез.
– Так вот, представляете это безобразие? Завхоз торговала
самогоном, и здесь постоянно крутились солдаты с генеральской дачи, пьяные,
грязные, а начальство смотрело сквозь пальцы, – сообщил резкий каркающий голос,
который явно принадлежал не Галине Дмитриевне.
– Это нянечка, – пояснил доктор, – давайте я промотаю, тут
ничего интересного, она просто лежит и молчит, – он взялся за пульт и нажал
быструю перемотку.
– Нет, погодите, еще немного, – прошептала Маша.
– Пожалуйста.
Мелькание кадров прекратилось, опять зазвучал каркающий
голос, сопровождавшийся кряхтением и шлепаньем тряпки.
– Я и в РОНО обращалась, и в министерство, и в
санэпидемстанцию, официальные письма писала. Здесь все-таки дети, а солдаты,
помимо всего прочего, это еще и инфекция. Ну никому же ничего не надо!
Нянька за кадром мыла пол и говорила. В кадре молчала Галина
Дмитриевна, глядя перед собой круглыми, непомерно большими глазами.
– Она все время так молчит? – шепотом спросил Арсеньев.
– Нет, просто такой кусок попался, давайте я все-таки
промотаю, – сказал доктор. На этот раз Маша не возражала.
За кадром зазвучали голоса. Работал телевизор, шло какое-то
дневное ток-шоу. Экрана видно не было и няньки тоже. Камера была направлена на
больную.
– Ах да, извините, я психолог и привык пользоваться
профессиональными терминами, фигурально выражаясь, они не хотят и не могут, –
заявил низкий раскатистый мужской голос.
– Что именно? – спросил другой голос, тоже мужской, высокий
и ехидный.
– Иметь полноценные сексуальные сношения с мужчиной, –
ответил бас.
– Вы бы лучше поспали, чем эту пакость смотреть. Давайте я
переключу на “Дикую Розу”. Можно? – прокаркала за кадром нянька.
И тут наконец заговорила сама Галина Дмитриевна. Ее голос
звучал ровно, спокойно, очень тихо, даже пришлось увеличить звук.
– Феликс Нечаев не психолог. Зачем он говорит не правду? –
произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Это вы о ком? – удивилась нянечка.
– Итак, подведем некоторые итоги, – затараторил тенор,
вероятно, принадлежавший ведущему, – наша сегодняшняя тема “Принципиальный
холостяк”. Наш герой утверждает, что изучил разные типы женщин и не хочет
жениться, поскольку ни один из этих типов его не удовлетворяет. Что скажут наши
зрители? Пожалуйста! Вот вы, девушка!
– Если ему никто не нравится, зачем он вообще лезет? –
звонко заявила невидимая девушка.
Последовал общий смех.
– Знаете что, милая девушка, – обиженно пропел бас, – я вам
могу сказать как профессиональный психолог, что у вас очень серьезные
комплексы.
– Феликс не психолог, – повторила Галина Дмитриевна чуть
громче, – он закончил заочное отделение областного педагогического института. А
до этого служил в армии, строил генеральские дачи под Москвой.
– Что вы говорите? Я не поняла… – удивленно переспросила
нянька.
– Сначала мы взяли его на договор, курьером. Потом он стал
младшим редактором. Он пунктуален, аккуратен, никогда ничего не забывает, умеет
наводить порядок в бумагах и документах.
– Галина Дмитриевна! Вам нехорошо? – испугалась нянька. – Может,
доктора позвать?
– Нет, Рая, не волнуйтесь, – больная глубоко вздохнула и
закрыла глаза, – можете переключать на свою “Дикую Розу” или вообще выключить.
И пожалуйста, опустите мою койку, я посплю.
