– А ты звонил ей?
– Мобильный выключен, домашний не отвечает.
– Ну так дозвонись! Она обещала к десяти, а сейчас…
Егорыч не отрывал глаз от его подбородка.
– Ты считаешь, мне стоило побриться перед съемкой? –
растерянно спросил Рязанцев.
– А? Нет, все нормально, – ответил Егорыч и перевел взгляд
на крыльцо веранды. Оттуда послышался низкий красивый голос Кругловой:
– Евгений Николаевич, может быть, мы продолжим съемку в
саду?
– Да, конечно, – громко ответил Рязанцев, развернулся всем
корпусом, направился к крыльцу. Вслед за королевой из дома, ему навстречу,
вывалила свита. Камеры были готовы, гримерша подошла к Рязанцеву, чтобы
промокнуть и припудрить его вспотевший лоб. Он извинился, отстранил руку с
пуховкой, неприлично быстро понесся по аллее, догнал Егорыча у ворот и, схватив
его за плечи, выдохнул:
– Найди ее, дозвонись! Ты понял?
* * *
Из вегетарианского ресторана “Ореховая Клара” Андрей Евгеньевич
и Маша отправилась в салон красоты “Марлен Дитрих”. Маша заявила, что все-таки
решила стричься. Во-первых, Макмерфи настаивал на создании нового образа,
во-вторых, ей самой хотелось что-нибудь этакое с собой сотворить перед отлетом.
Григорьев ждал на улице, и когда она вышла, еле сдержался, чтобы не вскрикнуть.
С мальчишеским ежиком она стала такой же, какой он увидел ее в мае 1986-го, в
аэропорту “Кеннеди”, в инвалидной коляске с загипсованной рукой и с лицом,
таким белым и неподвижным, что казалось, оно тоже отлито из гипса.
– Ну как? – спросила она, поворачиваясь перед зеркальной
витриной.
– Тебе самой нравится?
– Пока не знаю. Я должна привыкнуть. Между прочим, именно с
такой прической я прилетела в Америку. Или было еще короче?
– Нет. Так же.
– Ну да, меня обрили наголо за полтора месяца до отлета. В
больнице случилась эпидемия стригущего лишая. И первое, о чем я спросила тебя,
как будет “стригущий лишай” по-английски.
– А потом выразила недовольство, что тебе не дали посмотреть
красивый город Хельсинки, – проворчал Григорьев.
– Ох, папочка, до чего же ты злопамятный. Это я так шутила,
чтобы не зарыдать.
– Извини. У меня в тот момент было плохо с юмором.
– Сейчас, кажется, тоже.
Из парикмахерской они отправились к Маше домой. Она жила на
Манхэттене, в Гринвич-вилледж. Небольшая, но дорогая и уютная квартира-студия
располагалась на последнем этаже старого семиэтажного дома. В гостиной одна
стена была полностью стеклянной, и открывался потрясающий вид на Манхэттен.
– На самом деле я еще даже не начинала собираться, –
сообщила Маша, когда они вошли в квартиру. – Ты не знаешь, какая там сейчас
погода?
– Тепло, но обещают похолодание.
– Как ты думаешь, почему там никогда не обещают ничего
хорошего? – Маша скинула туфли и забралась с ногами на диван. – Если тепло,
ждут похолодания, если курс рубля стабилен, начинают говорить об инфляции и
экономическом кризисе.
– Такой менталитет, – пожал плечами Григорьев.
– Да ладно, папа, никакой не менталитет. Просто за семьдесят
лет советской власти люди устали от официального оптимизма, от всех этих
пятилеток, физкультурных парадов, плакатных обещаний райской жизни и теперь
отдыхают. Хотят побыть скептиками и пессимистами. Ладно, надо собираться, – она
взглянула на часы, соскользнула с дивана и крикнула, уже из гардеробной:
– Ты не знаешь, можно купить там одежду? Неохота тащить с
собой целый гардероб. Тем более его придется полностью менять, с такой стрижкой
у меня совсем другой стиль.
– Там можно все купить, но значительно дороже, чем здесь, –
пробормотал Григорьев.
– Ничего, у меня хорошие командировочные, – хмыкнула Маша.
На компьютерном столе, поверх разбросанных бумаг и дисков,
Андрей Евгеньевич заметил разложенные веером цветные картинки-фотороботы и
внимательно их рассматривал.
– Маша, подойди сюда. Ты что, собираешься взять это с собой?
Она появилась из гардеробной, с охапкой свитеров и блузок.
– Не знаю. Наверное. Как тебе кажется, я смогу там бегать по
утрам?
– Смотря где ты будешь жить. Маша, я задал тебе вопрос.
Ответь, пожалуйста.
– Да, папа, я поняла твой вопрос, – она присела на корточки
у раскрытого чемодана и принялась складывать вещи, – я не могу тебе ответить.
– Что значит – не можешь? – Григорьев нервно захлопал себя
по карманам в поисках сигарет.
– Не ищи. Ты выкинул пустую пачку у парикмахерской. – Маша
упаковала первую порцию одежды, распрямилась и задумчиво уставилась на чемодан.
– Это мое дело, папочка, – произнесла она чуть слышно, – если я очень захочу, я
найду его. Правда, я пока не знаю, захочу ли, но у меня есть еще время
подумать.
– Зачем? – сипло спросил Григорьев, пытаясь сохранить
спокойствие. – Даже если допустить невозможное и представить, что через столько
лет ты найдешь в России человека, не зная ни фамилии, ни точной даты рождения,
ни места жительства, имея только вот эту карточную колоду, словесные портреты,
составленные тобой по памяти, даже если ты его найдешь, что ты будешь делать
дальше?
– Понятия не имею. Сначала я должна на него просто
посмотреть, выяснить, как он поживает, чем занимается.
– Так, все, – Григорьев резко поднялся, – дай мне телефон. Я
звоню Макмерфи. Ты никуда не летишь. Ты не можешь лететь в таком состоянии. У
тебя бред, девочка моя. У тебя острый психоз. Мания, фобия, тараканы в голове,
ты же доктор психологии и должна сама понимать. Тебе просто опасно туда лететь.
Я не позволю.
Маша сидела на корточках перед раскрытым чемоданом, и, не
поднимая головы, уже в десятый раз складывала одни и те же брюки.
– Папа, успокойся, пожалуйста. Я не собираюсь специально
искать его, – произнесла она глухим, монотонным голосом, обращаясь скорее к
чемодану, чем к отцу. – Мне просто интересно, что с ним стало. По моим
расчетам, из него мог вырасти настоящий, классический серийный убийца. Помимо
зыбкого словесного портрета, у меня есть несколько вариантов психологического
портрета, с разными перспективами развития его кретинской личности. Я давно
отношусь к нему как научной проблеме и хочу понять, насколько мои красивые
теоретические расчеты расходятся с некрасивой действительностью. Вдруг я гений
психологии и вычислила будущего маньяка?
