– Ты блефуешь, девочка моя, – покачал головой Григорьев, – у
тебя в детстве была дурацкая привычка сдирать корочки с подживших ссадин, до
сих пор все коленки в шрамах. Ну что ты молчишь? Нечего возразить?
Маша быстро взглянула на него снизу вверх и рассмеялась.
– Прекрати! – крикнул Григорьев. – Мы говорим о серьезных
вещах, не вижу ничего смешного.
– Напрасно, папочка. Всегда и во всем надо видеть что-нибудь
смешное. Ты сам меня учил этому. Знаешь, где находится загородный дом господина
Рязанцева? В поселке Малиновка по Ленинградскому шоссе. Всего в пяти километрах
от деревни Язвищи. Именно там, в Язвищах, была лесная школа, в которую меня
отправила бабушка в ноябре восемьдесят пятого.
Глава 5
Сане Арсеньеву не давали покоя эти несчастные шестьдесят
минут. Почему женщину убили не сразу? Что произошло за час? От нее хотели
получить какие-то сведения? Но в таком случае ее скорее всего пытали бы, ну или
ударили пару раз. От побоев и пыток остаются следы. Однако их нет. Никаких
видимых повреждений на теле, кроме смертельной дырки в голове.
Вряд ли у убийцы хватило терпения на спокойную получасовую
беседу. Самый твердокаменный профи все равно нервничает во время работы, и
когда ему приходится допрашивать свою жертву, бьет ее, даже если она готова
ответить на все вопросы. Бьет, чтобы психологически разрядиться.
Впрочем, Саню Арсеньева все это уже не касалось.
Когда в квартире появилась опергруппа ФСБ, начался
спектакль. Майор Птичкин, полный, совершенно лысый, но с пышными усами,
похожими на воробьиные крылья, набросился на Арсеньева, заявил, что все не так,
свидетельницу отпускать не следовало, трупы увезли слишком рано и теперь нет
никакой возможности работать по горячим следам, поскольку он, майор Арсеньев,
позаботился о том, чтобы все эти драгоценные следы были уничтожены.
– Я получил приказ из прокуратуры вывезти трупы как можно
быстрее, пока не появилась пресса, – терпеливо объяснил Арсеньев. Он был
уверен, что опергруппа ФСБ не могла не знать этого.
– Нет, а я не понял, чего вам-то помешало раньше приехать? –
встрял смелый Остапчук, но в ответ не удостоился даже взгляда. Майор Птичкин
только презрительно пошевелил усами.
Ясно, что известие об этом убийстве вызвало нешуточную
панику во всех инстанциях, в МВД, в ФСБ, в Прокуратуре. Начальство на всех
уровнях нервно соображало, кого можно послать и как сделать, чтобы во внешний
мир просочилось как можно меньше информации.
Убитая, Кравцова Виктория Павловна, являлась руководителем
пресс-службы думской фракции “Свобода выбора”, а ее гость, гражданин США Томас
Бриттен, являлся сотрудником крупнейшего американского Медиа-концерна
“Парадиз”, был прикомандирован к этой самой пресс-службе в качестве
консультанта по связям с общественностью.
Поговорив по телефону, майор Птичкин мрачно сообщил, что
майору Арсеньеву придется ехать вместе с ними в морг вслед за трупами.
Представитель посольства туда уже направляется и требует, чтобы при опознании
присутствовали не только сотрудники ФСБ, но и милиция, причем не просто
какой-нибудь милиционер, а именно тот, который первым оказался на месте
преступления.
Остапчука отправили домой, квартиру опечатали. Арсеньев,
вяло отбиваясь от журналистов, собравшихся у дома, уселся в машину вместе с
офицерами ФСБ. По дороге он заснул. Он отдежурил ночь в группе немедленного
реагирования, плохо соображал, глаза закрывались сами собой.
Под музыку, лившуюся из приемника, под гул мотора и
разговоры оперативников ему стал сниться какой-то бред. Генка Остапчук в шортах
и гавайской рубашке отплясывал твист на пару с покойницей Викторией Кравцовой.
На ней было узкое красное платье. Американец в ковбойской шляпе играл на
саксофоне. Толстая домработница сидела под пальмой и обмахивалась кружевным
веером.
– Эй, хорош дрыхнуть! – услышал он и обнаружил, что давно
уже приехал, поднимается в лифте, а глаза все еще закрыты. – Ну ты даешь,
майор, – покачал головой усатый Птичкин, – спишь на ходу, как сомнамбула. Сходи
в сортир, умойся холодной водой.
Саня послушался доброго совета, и действительно стало легче.
Не хватало только чашки крепкого кофе с каким-нибудь бутербродом, но об этом
пока не стоило мечтать.
Американский дипломат долго, молча смотрел на своего
мертвого соотечественника. Все вокруг почтительно ждали, когда закончится
траурная пауза. Нестерпимо пахло формалином. Было жарко. Жирные мухи носились
под потолком и гудели, как реактивные самолеты. Дипломат выглядел растерянным.
На лбу блестела испарина. Он стоял к Арсеньеву боком, и было видно, как за
дымчатыми очками у него дергается правое веко. Он был не старый, чуть за
пятьдесят, весь какой-то широкий, квадратный, с грубым тяжелым лицом и толстыми
складками кожи на шее.
Ординатор в уголке с громким звоном уронил что-то на
кафельный пол. Все вздрогнули. Майор Птичкин чихнул несколько раз подряд, так
крепко, что брызнули слезы.
– Боже мой, бедный Томас, – пробормотал дипломат, – у него
семья, трое детей. – Он вскинул глаза, беспомощно огляделся, уперся взглядом в
лицо Арсеньева и еле слышно попросил:
– Пожалуйста, расскажите мне, как все произошло? Мне
сказали, что вы первый приехали на место преступления.
У дипломата был отличный русский, и несколько минут назад, в
коридоре, он беседовал с офицерами ФСБ почти без акцента. Но почему-то вдруг
обратился к Сане по-английски с такой уверенностью, словно русский милиционер,
так же как покойник, был его соотечественником.
– Что именно вас интересует? – мягко уточнил Арсеньев и тут
же засек на себе косые взгляды офицеров ФСБ. Им не понравилось, что милицейский
майор так спокойно перешел на английский, словно каждый день общается с
американскими дипломатами.
– Извините, майор, можно мне с вами побеседовать наедине? –
спросил дипломат, глухо кашлянув, и обратился к остальным, по-русски:
– Вы не возражаете, господа?
Офицеры переглянулись. Птичкин пошевелил усами. Американец
благодарно кивнул и вывел Арсеньева в коридор. Там было прохладней и не так сильно
воняло. На подоконнике сидел и курил полный мужчина лет сорока, в белых джинсах
и алом свитере, с длинными волосами, зачесанными назад и собранными в хвостик.
Рядом с ним лежал, завернутый в целлофан и перевязанный кудрявой ленточкой,
букет из двух крупных роз, алой и белой.
– Доброе утро, мистер Ловуд, – он тяжело спрыгнул на пол,
загасил сигарету и протянул руку для рукопожатия.
Однако американец как будто не заметил его руки, мрачно
кивнул и не сказал ни слова. Толстяк с хвостиком обиженно хмыкнул, отошел на
пару шагов, но тут же вернулся и обратился к Арсеньеву:
