– За моральный ущерб, – невозмутимо объяснил бандит и
сплюнул. – Срок три дня. Потом включаем счетчик.
– Да вы в своем уме? – Ловуд тоже встал, схватил портфель и
преградил ему путь. – Вы мне должны, а не я вам.
– Короче, вы платить неустойки отказываетесь? – уточнил
бандит, опять сплюнул и посмотрел на часы.
– Разумеется, отказываюсь! Я же нормальный человек!
Неустойки, моральный ущерб! Нет, это бред какой-то! Вы думаете, так можно
заниматься бизнесом? Это не бизнес, а черт знает что! Так нельзя, дорогой мой,
так невозможно!
– Ясненько, ясненько, – задумчиво пробормотал бандит, глядя
уже не на Ловуда, а сквозь него, и зашагал прочь, не оглядываясь.
Стивен стоял посреди дорожки, смотрел вслед тощей нелепой
фигуре в трикотажных штанах, стоял долго, до тех пор пока не подошел к нему
давешний больной бомж и не приблизил к его лицу свою кошмарную раздутую рожу:
– Слышь, мужик, у тебя рубликов трех не найдется? Очень
надо, тут видишь, какое дело, как раз трех рубликов не хватает.
Глава 10
Уснуть в самолете было невозможно. По радио без конца что-то
объявляли. После зон гранулентности и товаров “Аэрошопа” опять стали разносить
напитки. Толстый сосед перегнулся через Машу и принялся на ломаном английском
умолять католическую монахиню, чтобы она взяла ему пива.
– Вы же сами можете взять, – ответила монахиня по-русски.
– В одни руки мало дают.
– Вам вполне достаточно. Вы перед этим водку пили. Нельзя
смешивать.
– А ты откуда знаешь? – оскалился толстый и выругался в
очередной раз, негромко, но отчетливо и совсем уж грязно. Монахиня вспыхнула,
но сделала вид, что ничего не слышала.
Маша слегка дернулась и даже открыла рот, чтобы потребовать
у толстяка извинений перед монахиней, но сдержалась, понимая, что в ответ
прозвучит только очередная порция матерщины, и вообще не следует привлекать к
себе внимание. Тележка с напитками приближалась. Толстый пихнул Машу локтем под
ребра.
– Слышь, ну е-кэ-лэ-мэ-нэ, может, возьмешь пивка, а?
– Только если вы извинитесь и больше не будете материться, –
сказала Маша.
Толстяк часто, удивленно заморгал и спросил с искренним
недоумением:
– А я что, блин, нецензурно выражаюсь, да?
– Да, молодой человек, – тяжело вздохнула монахиня, – вы
постоянно сквернословите, даже когда спите.
– Че, правда, что ли? – Он повертел головой, глядя то на
монахиню, то на Машу.
Телега между тем оказалась рядом, стюардесса спросила, кто
что будет пить.
– Ну возьми пивка, а? – взмолился толстяк, почти касаясь
мокрыми губами Машиного уха.
– Не надо, деточка, он тогда будет себя вести совсем
неприлично, – предупредила монахиня.
– Неприличней уже некуда, – громко заметил сосед сзади.
– Таких просто нельзя на борт пускать. А если уж пустили, то
выдавать парашют и высаживать из самолета, – откликнулся сосед спереди.
– Высаживать, но парашюта не давать! – уточнила Маша.
Толстяк разразился такой длинной и звонкой матерной тирадой,
что им занялась стюардесса, пригрозила штрафом, он наконец затих, залпом осушил
свою законную банку пива и через несколько минут уснул. Во сне он храпел,
подергивал ногой и ругался. Глаза его оставались приоткрытыми. Маше вдруг
почудилось, что он потихоньку наблюдает за ней из-под опущенных век.
"С ума сошла? Если бы это был “хвост”, он ни за что не
уселся бы рядом, он не вел бы себя так безобразно”, – подумала она, машинально
впечатывая в память мятую физиономию, тонкий кривой шрам над левой бровью,
наколку на пухлой правой кисти. Интересная наколка. За время полета она имела
возможность не только рассмотреть подробно овал с портретом длинноволосого
мужчины, но и узнать его. Всего лишь президент Франклин, отпечатанный на купюре
в сто долларов.
Кисть хулигана была покрыта густыми светлыми волосами, и
портрет выглядел как лицо утопленника под слоем белесых подвижных водорослей.
Маша пожалела, что свет недостаточно яркий. Ей захотелось рассмотреть,
настоящая это татуировка или камуфляжная, нарисованная на коже.
«Почему, собственно, это должен быть “хвост”? Операция
сверхсекретная, в самолете меня сопровождает как минимум двое наружников
Макмерфи, они бы его в момент зафиксировали. Если только он не один из них. А
что, вполне не возможно, такие шутники вполне во вкусе Билли. Он еще в школе,
на практических занятиях, объяснял: если хочешь, чтобы тебя завтра не узнали,
не обязательно сегодня вести себя тихо и незаметно. Если ты молчишь, то
остаешься в визуальном ряду. Тебя все равно запомнят, причем именно визуально,
поскольку больше зацепиться не за что. Как бы ни была неприметна твоя
внешность, она обязательно кому-то врежется в память, особенно если рядом
профессионал. И завтра тебе придется использовать парик, грим, накладные усы.
Это почти всегда заметно при ярком свете и близком контакте. Лучше менять общий
имидж и играть разные роли. Сегодня ты назойливый хам, завтра – приятный
джентльмен, послезавтра – застенчивый растяпа. Главное, побольше фантазии и
творческой инициативы. Темная традиционная одежда, аккуратная прическа, никакое
лицо для оперативника не униформа, а один из маскарадных вариантов. Пиджак в
мелкую пеструю клетку существенно отвлекает внимание от лица. Заикание,
хромота, крупные яркие украшения, шляпа с павлиньим пером, повязка на глазу,
распухшая щека, вонь. Если ты ковыряешь в носу, запомнят именно это, а не форму
носа, если у тебя грязные ногти, никто не обратит внимания на форму твоих рук,
если сегодня у тебя необычная татуировка на видном месте, а завтра ее нет, ты
уже совсем другой человек… Стоп! Прекрати сейчас же!»
Маша ужасно разозлилась на себя. Так можно запросто
свихнуться. Отец предупреждал, что первое время ей постоянно будут мерещиться
“хвосты”, и этот страх опасней самих “хвостов” в сто раз.
* * *
Двадцать шестого августа 1983 года вашингтонский резидент
Всеволод Сергеевич Кумарин собрал сотрудников у себя в кабинете, защищенном от
прослушивания всеми существующими способами, в том числе электромагнитным
полем.
– Среди нас находится предатель, – сказал он, впиваясь
глазами в лица, – думаю, скоро нам удастся найти его и обезвредить.
Григорьеву казалось, что взгляд резидента задержался на нем
дольше, чем на остальных. Он нервно крутил в пальцах металлический доллар и
выронил его. Монета бесшумно подпрыгнула на мягком полу и покатилась прямо под
ноги резиденту. В комнате повисла тишина, система звукоизоляции делала ее
абсолютно мертвой. Все смотрели на Григорьева, а он не знал, стоит ли встать,
поднять свой доллар или лучше оставаться на месте, и пытался понять, где кончается
его мнительность и начинается реальная опасность.
