Россия, родина, здесь совершенно ни при чем. Что же
остается? Деньги? Неплохо. Но не достаточно. Может быть, он рискует жизнью и
честью ради того, чтобы “холодная война” не закончилась “горячей войной”,
которая продлится не более суток? В мире накопилось слишком много смерти.
Достаточно любой случайности. 3 июня 1980 года в результате ошибки
американского компьютера, сообщившего о советском ядерном нападении, в США была
объявлена ядерная тревога. Тогда мир спасло чудо. И никто ничего не понял.
Ненависть разъедает не только здравый смысл, но даже инстинкт самосохранения.
Две ядерные сверхдержавы одинаково люто ненавидели друг
друга, обе пребывали в равном самоубийственном маразме. Григорьев не понимал,
на чьей он стороне. Он лавировал между своими и чужими и не отличал одних от
других.
Чувство, которое невозможно определить затасканным до
тошноты выражением “любовь к родине”, но и никак иначе назвать нельзя, жило в
нем и шевелилось ночами, как пальцы отрезанной конечности. Ему часто снилась
эвакуация, снилась Москва в июле сорок первого. Он не мог этого помнить, ему
было всего два года, но он ясно видел во сне звериную сутолоку вокзалов,
мертвые улицы, разбитые витрины, крупный снег. Прямоугольные снежинки на самом
деле были бумагами, которые летели из окон какого-то министерства. Еще снилось
море, курортный городок, раскаленные камни, дерево на скале. Кривая, завязанная
узлом, сосенка. Жидкую крону треплет ветер, корни торчат из твердой земли, как
варикозные вены.
Америка ему нравилась потому, что в ней можно комфортно
существовать. Теплые чистые сортиры, никаких проблем с продуктами и одеждой,
всегда и везде есть горячая вода. Рано или поздно придется сделать выбор, хотя
по сути никакого выбора нет.
Все это молнией пронеслось в голове, пока он стоял, прижимая
к груди мирно урчащего Христофора.
Телефонная трубка сама собой опять оказалась в руке. Он
набрал номер Макмерфи. Слушая долгие унылые гудки, он заставил себя
успокоиться. Никакой паранойи. Никаких галлюцинаций. Холодный здравый расчет.
Сообщив Кларе о встрече, он косвенно подстраховался на случай дальнейшей
слежки. Ничего необычного нет в его поведении.
В трубке щелкнуло и заговорил автоответчик:
"Привет, Билл. Это Эндрю. Контрольный звонок. Вдруг ты
забыл, что сегодня в “Шоколадном Джо” выступают сестры Моул? Вот я тебе
напоминаю. Сейчас отправляюсь туда. Надеюсь тебя увидеть”.
Контрастный душ и чашка крепкого кофе окончательно привели
его в чувство. Садясь в такси, он не обнаружил никаких “хвостов”. Но главное,
он вдруг понял, что воспользовался экстренной связью не только из-за своей
паранойи. Он должен был сообщить Макмерфи нечто важное, именно сегодня вечером,
просто от усталости, из-за “хвоста” не сразу вспомнил об этом.
В клубе с трудом удалось найти свободный столик. Сестры
Моул, черные близнецы, лениво распевались на маленькой овальной эстраде. Они
тихо свинговали, как бы только для себя, не обращая внимания на публику, не
пытаясь демонстрировать все мощь своих изумительных голосов. Макмерфи появился
минут через сорок.
– Что случилось, Эндрю? – спросил он, необычно холодно
поздоровавшись.
– За мной был “хвост”. Меня подозревают. Завтра утром я
должен явиться к резиденту, и, вероятно, меня отправят в Москву.
– Не кричи, Эндрю, я понимаю, ты устал, нервничаешь, но
держи себя в руках. Ты становишься слишком мнительным. – Макмерфи улыбнулся и
потрепал Григорьева по плечу. – Паранойя в ваших рядах распространяется как
грипп, воздушно-капельным путем. Смотри, Эндрю, не подцепи эту заразу.
– Я разве кричу? – удивился Григорьев. Он не заметил, как
перешел на крик. Но не потому что опять занервничал. Просто близнецы наконец
распелись, и голоса их заливали все маленькое пространство клуба, как океанские
волны.
– В нашей паранойе виноваты вы, Билли, – спокойно сказал он,
ответив улыбкой на улыбку и приблизившись к уху собеседника, – заявления вашего
президента об “империи зла”, программа “Звездные войны”. Это все больше похоже
на сцены из кровавого голливудского боевика, чем на политику. Но нельзя,
невозможно смешивать реальность с кинематографическими фантазиями. Вы
сотрясаете “першингами” и крылатыми ракетами. Вы постоянно вопите о советской
ядерной угрозе и делаете из России пугало, напичканное ядерными боеголовками, а
между тем сами давно стали таким пугалом, и достаточно искры, чтобы все
взлетело на воздух к чертовой матери. В третьей мировой войне победителей не
будет.
– Ого, Эндрю, ты рассуждаешь как пацифист, – покачал головой
Макмерфи, чуть отстранившись.
– Да, Билл, я параноик, я пацифист, я апельсиновый жмых и
дырка от бублика. Но я должен тебя предупредить, что испытания нашей
твердотопливной ракеты СС-Икс-24, которых вы так ждете, вряд ли состоится. Во
всяком случае, ночью тридцать первого августа ракету с космодрома в Плесецке не
запустят.
– Погоди, это твое предположение? Или есть конкретные факты?
– тихо спросил Макмерфи, моментально стряхивая снисходительную улыбку.
– Предполагать я ничего не могу, Билли. Я просто размышляю.
Если хочешь, фантазирую. А факт всего один. Время и место испытаний –
“топ-сикрет”, причем не наш, а ГРУ. Откуда знаю я? Откуда знаешь ты? И главное,
зачем мы это знаем? Зачем к нам в посольство неделю назад пришла сверхсекретная
стратегическая информация, не имеющая к нам прямого отношения? Вероятно, для
того, чтобы она быстрее просочилась в ЦРУ и в Пентагон. Это уже произошло и
вызвало небывалое оживление, верно?
– Допустим, – мрачно кивнул Макмерфи, – что дальше?
– Дальше ваши ВВС наверняка используют для наблюдений
новейшие модели самолетов-перехватчиков. Чудо вашей воздушной техники закружит
над Тихим океаном, над Камчаткой, над полигоном в Кучах, чтобы проследить за
ракетой и определить характер боеголовки. Эфир в этом регионе перегружен. Там
японцы, корейцы, Китай, спутники, подлодки, радары. Вдруг какой-нибудь ваш
летчик собьется с курса и окажется над нашей территорией? Всякое бывает. А не
бывает, так может случиться. Вот тут-то мы ваш чудо-перехватчик и хлопнем. Нам
ведь интересно разобрать его на винтики и посмотреть, как он устроен. Это
ловушка, Билли. А сегодня, между прочим, двадцать девятое августа. Времени
совсем не осталось.
Билли молчал минут пять, не меньше. Григорьев смял в кулаке
пустую пачку и распечатал новую. Запах дыма слегка заглушил вонь советской
тюрьмы, которая опять защекотала ноздри и горло.
– Сестры Моул сегодня в ударе, – заметил Макмерфи,
намолчавшись вдоволь, – ты знаешь, что на самом деле они братья?
– Трансвеститы?
– Нет. Транссексуалы.
– Никогда не мог понять точной разницы, – виновато признался
Григорьев.
