– Да, – широко улыбнулась Маша.
– Добро пожаловать в Россию, мисс Григ, – он шлепнул печать,
вернул паспорт.
В толпе встречающих она почти сразу заметила Ловуда, хотя
изменился он довольно сильно. Отрастил пузо, постарел, как-то погрубел и
раздался вширь. Лицо стало тяжелым, нос вырос, глаза ввалились и потускнели.
Семь лет назад никакого пуза у него не было, вместо очков он упорно носил
линзы, хотя от них слезились глаза. Маша помнила, как он этими своими
слезящимися глазами жалобно косился на хорошеньких студенток.
– Мисс Григ? – равнодушно уточнил он в ответ на ее
приветствие. – Вы выглядите старше, чем я думал.
– Спасибо, – улыбнулась Маша, – вы тоже.
– Ладно, это просто от усталости. Отоспитесь, посвежеете.
Честно говоря, я тоже дико устал. Москва изматывает. Безумный ритм жизни,
выхлопные газы, да еще жара. Слушайте, это что, весь ваш багаж? – он кивнул на
клетчатый чемодан на колесиках, который Маша тщетно пыталась протащить между
двумя чужими багажными телегами, наполненными до отказа.
– Да. Вот еще ноутбук и маленькая сумка. Она надеялась, что
Ловуд возьмет у нее хотя бы сумку с компьютером, которая висела на плече. Но он
не собирался ей помогать. Вместо него какой-то длинный парень в мокрой
боксерской майке легко раскидал телеги, ухватился за ручку Машиного чемодана и
спросил:
– Такси не желаете?
– Нет, спасибо.
Чем ближе они подбирались к выходу, тем гуще становилась
толпа таксистов, настойчиво предлагавших свои услуги.
– Весьма криминальный бизнес, – объяснил Ловуд, – цены
чудовищные. Вообще, учтите, здесь все значительно дороже, чем в Нью-Йорке.
Качество товаров и услуг совершенно не соответствует ценам. Подгнившие,
экологически грязные фрукты, отвратительный хлеб, который плесневеет на второй
день, на рынках торгуют колбасой, которую производят в подпольных цехах из
тухлого мяса, в антисанитарных условиях. Все поддельное, фальшивое, от
парфюмерии до автомобилей. Кстати, прежде чем сесть за руль, советую сначала
поездить на такси пару дней и привыкнуть к здешним специфическим правилам
дорожного движения. Вы бывали в Египте?
– Да, – кивнула Маша, – а при чем здесь Египет?
Она почти не слушала его сердитого ворчания. Она жадно
разглядывала толпу, ловила обрывки разговоров и все не могла успокоиться. Отец
предупредил ее, что это совсем другая страна, что для России сейчас десять лет
как целый век, но все казалось таким страшно знакомым, что кружилась голова.
– Здесь, как в Египте, хамство на дорогах. Это еще мягко
сказано – хамство. Дорожная милиция откровенно вымогает взятки, светофоры вечно
ломаются, со спецсигналом носятся не только те, кому положено, но и бандиты, и
родственники бандитов, никто никого не пропускает, вас подсекут, даже если это
опасно для жизни. А зимой вообще кошмар, гололед, сугробы, вечная грязь. Все,
мы пришли.
Ловуд пискнул пультом, отключая сигнализацию, открыл
багажник серебристого с перламутровым отливом “Форда” и предоставил Маше самой
запихнуть туда свой чемодан и сумку с компьютером. В салоне было так чисто, что
Маше захотелось вытереть ноги, прежде чем ступить на пушистый голубой коврик
под сиденьем. Перед ветровым стеклом болталась ароматическая пластинка в форме
елочки.
– Стивен, вам что, здесь совсем не нравится? – спросила
Маша, когда он включил мотор.
– Нравится. Просто я недавно провел пару часов в морге
Боткинской больницы и до сих пор не могу прийти в себя.
– Вы хорошо знали Томаса Бриттена?
– Мы вместе учились в колледже. И, как назло, именно я
оказался дежурным в посольстве. Мне пришлось поехать на опознание. Приятного
мало, сами понимаете. Да, вот вам мобильный телефон. У вас МТС, в записную
книжку я внес несколько номеров. Свой служебный и мобильный, один из мобильных
Рязанцева, еще кое-какие посольские. Врач, дежурный, гараж, служба
безопасности. Ваша машина вас уже ждет, в посольском гараже. Я взял для вас
маленькую “Мицубиси”, отличный автомобиль, типично женский, цвет какао с
молоком. Вот ключи и документы. Машину можете забрать в любой момент. Учтите,
ни гаража, ни охраняемой стоянки у вас нет, поэтому не забывайте включать
сигнализацию, снимать музыку и дворники.
– Спасибо.
– Да, поскольку я приготовил все для вас еще до несчастья,
там в записной книжке остались телефоны Томаса и Виктории. Можете их стереть.
– Есть какие-нибудь предварительные версии?
– Не знаю, со мной никто ими не делился. Там работает ФСБ.
– А милиция?
– Был один майор, но скорее всего он просто камуфляжный
персонаж, так, знаете, для приличия.
Ловуд замолчал, и надолго. Маша не пыталась продолжить
разговор. Она смотрела в окно. Смеркалось. Она старалась не замечать того
особого оттенка ранних русских сумерек, который до сих пор плавал где-то у нее
в крови.
Четырнадцать лет назад были такие же сумерки и начало мая.
Вдоль Ленинградского шоссе мелькали клочья леса. Над верхушками сосен у
близкого горизонта стелилось длинное лохматое облако, подсвеченное снизу
невидимым закатным солнцем. И сейчас точно такое облако, темно-синее, со
светло-розовым брюхом, плавно повторяло очерк темной кромки леса. Тогда она
знала совершенно точно, что больше не увидит ничего этого, и не чувствовала
даже легкой грусти. У нее ныли все внутренности, у нее чесалась под гипсом рука.
За две недели до отлета она попыталась сделать несколько шагов, от палаты до
сортира, без костылей, грохнулась, подмяв под себя несчастную правую руку, и
опять ее вправляли, гипсовали.
Четырнадцать лет назад лирический пейзаж за окном застилала
грязно-кровавая пелена, которая исчезла с глаз много позже, после курса
интенсивной психотерапии в частной клинике в Нью-Йорке. Четырнадцать лет назад
ее сопровождала молчаливая сиделка из “Красного креста”, которая на руках
переносила ее из машины в инвалидное кресло, и бойкая пожилая чиновница из
Минздрава. Нет, никаких рощиц, светлобрюхих облаков Маша тогда вовсе не видела.
По дороге в аэропорт она тупо повторяла про себя, что никогда, никогда в жизни
не вернется в эту страну.
* * *
"Вот будет у меня миллион долларов, и меня сразу все
полюбят, я стану талантливым, красивым, вообще, каким захочу, таким и стану. Не
потребуется никаких оправданий. С миллионом я буду вполне самодостаточен, и для
себя, и для других”, – думал Андрей Евгеньевич Григорьев, разворачивая свой
серенький старый “Форд” у бензоколонки, по дороге к аэропорту.
Жена Клара после недельной отлучки возвращалась из Москвы в
Вашингтон. Григорьев ехал ее встречать. Был вечер 21 октября 1983 года. Лил
дождь, такой сильный, что асфальт под колесами кипел, словно раскаленное масло
на сковородке. В салоне было уютно, тепло, из динамика звучал старый диксиленд.
Американский журналист Билл Макмерфи умудрился достать для своего друга советского
дипломата Андрея Григорьева очередную кассету с редкой записью “Сладкой Эммы
Баррет”. Все было здорово, красиво и сладко, как в голливудском кино
пятидесятых. Или как в советском кино того же периода. Какая разница?
