Стилизованное под пятидесятые здание бензоколонки с мигающей
ретро-рекламой шоколада “Хершис” целиком, во всех разноцветных подробностях,
отражалось в черном кипящем зеркале асфальтовой площадки. Капли дождя
приплясывали и светились зеленым, красным, золотым огнем. С неба над Вашингтоном
сыпался танцующий в ритме диксиленда дождь из фруктовых леденцов. На крытой
стоянке у кафетерия Григорьев увидел всего одну машину, белый новенький фургон,
дом на колесах. В таких путешествуют по стране небогатые американские семьи.
Советский дипломат Андрей Григорьев припарковал свой “Форд”
у колонки с дизелем, протянул десять долларов черной девочке в синем форменном
комбинезоне, рассеянно взглянул на часы и зашел в кафетерий. До прилета Клары
оставалось еще полтора часа. Куча времени, чтобы выпить кофе, съесть кусок
пиццы или жареную сосиску с салатом, выкурить пару сигарет. Перед ним мягко
открылись раздвижные стеклянные двери. Он занял свободный столик в углу и сел
таким образом, чтобы через зеркало за стойкой видеть всю стоянку.
За соседним столиком сидела семья, вероятно, хозяева
фургона. Мама, папа, двое детишек, девочка лет десяти и мальчик не старше
четырех. Все в потертых джинсах, кроссовках и хлопчатобумажных свитерах.
Заказывая себе порцию пиццы с тунцом и большой овощной салат, Григорьев нечаянно
взглянул на девочку и тихо охнул про себя.
Прямые белокурые волосы, небрежно стянутые в хвост на
затылке, голубые ясные глаза, высокий выпуклый лоб под прозрачной челкой. Она
задумчиво смотрела в окно, на дождь, и жевала гамбургер. Она была страшно
похожа на его десятилетнюю дочь Машу.
Вспыхнули фары. На площадку въехала черная “Хонда” и
примостилась рядом с серым “Фордом”, у соседней колонки. Григорьев заставил
себя отвернуться от девочки и взглянул в зеркало над стойкой.
Из “Хонды” появились сначала ноги в твердых новеньких
джинсах, в красных сапожках на скошенных каблуках, с острыми носами, потом
голова в рыжей шляпе с изогнутыми полями и витыми тесемками под подбородком,
наконец мощный корпус в клетчатой ковбойке и кожаном черном жилете.
Билл Макмерфи решил устроить маленький маскарад, вырядился
как настоящий провинциальный янки, бравый ковбой, желающий поразить столичную
публику своим воинственным патриотизмом. Фальшивый журналист, сотрудник
русского сектора ЦРУ, выглядел как ходячий плакат: “Да здравствует великая и
свободная Америка!” Левый нагрудный карман жилетки украшал маленький
звездно-полосатый флажок.
Обычно Макмерфи одевался совсем иначе, предпочитал дорогие
неброские, чуть поношенные вещи: фланелевые брюки, гладкие джемперы из
натуральной шерсти с замшевыми заплатами на локтях, английскую спортивную
обувь, мягкую, легкую, на натуральном каучуке. В сапожках на каблуках ему было
явно неудобно ходить, он даже прихрамывал слегка, пока шел к двери кафетерия.
– О, Эндрю, привет, рад тебя видеть, – произнес он,
усаживаясь напротив и небрежно швыряя шляпу на соседний стул, – с тобой все в
порядке? У тебя такое лицо, как будто в твою пиццу вместо тунца и сыра положили
собачье дерьмо.
– Я в порядке, Билл. Просто у тебя потрясающие ботинки, я
всю жизнь о таких мечтал, и меня мучает зависть.
– А, ты оценил мой камуфляж? – Макмерфи тихо рассмеялся и
подмигнул:
– У Джозефа в школе ставят большое шоу, разные сцены из
истории Америки. Родители тоже участвуют. Видишь, мне пришлось играть ковбоя с
Дикого Запада времен Великой депрессии. Сегодня была первая репетиция в
костюмах. Я не успел переодеться.
– Тебе идет, – кисло улыбнулся Григорьев. – Сколько твоему
Джозефу? Двенадцать?
– Одиннадцать. Как твоей Маше. Григорьев уставился в окно,
старательно прожевал кусок пиццы и запил большим глотком колы. В стекле смутно
отражалось лицо беловолосой американской девочки. Она сковырнула орех с башенки
сливочного мороженого и отправила в рот.
Официантка поставила перед Макмерфи тарелку с куриными
крылышками. Он дождался, пока она отойдет, и, понизив голос, произнес:
– Я знаю, Эндрю, ты очень скучаешь по дочери, ты не видел ее
больше трех лет, и боишься, что с каждым днем она все дальше, и если вам
доведется однажды встретиться, вы окажетесь совершенно чужими людьми. Я прав?
– Допустим, – кивнул Григорьев, – и что из этого следует?
– Пока ничего. – Билл повертел поджаренное крылышко,
задумчиво оглядел его со всех сторон и принялся быстро, жадно обгрызать. – Всю
неделю пытался худеть, сидел на молочноовощной диете, сбросил всего лишь фунт.
Напрасно мучился. Теперь постоянно хочу курицы, жареного бекона и жирных свиных
отбивных, не могу остановиться, – объяснил он с набитым ртом, – слишком много
красного перца, но в принципе неплохо приготовлено. Я тебя слушаю, Эндрю.
Можешь говорить, здесь чисто.
– Из Восточной Германии в Бейрут возвращается небольшая
объединенная группа мусульманских боевиков, – вяло сообщил Григорьев, продолжая
глядеть на отражение девочки в стекле.
– Ну и что? Они без конца мотаются туда-сюда.
– Мотаются, – кивнул Григорьев, – правда, пока только туда.
Но все еще впереди.
– Ох, Эндрю, не дают тебе покоя лавры Кассандры, – Макмерфи
тяжело вздохнул и закатил глаза, – давай-ка по делу, времени мало.
– Никакими лаврами бедную троянскую царевну никто не венчал,
ее считали сумасшедшей, – криво усмехнулся Григорьев, – она плохо кончила.
Сначала досталась Агамемнону в качестве трофея, потом погибла, совсем
молоденькая, очень красивая. Ладно, Билл, попробую, как ты говоришь, по делу.
Отряд небольшой, около пятидесяти человек. В основном мальчишки, от
восемнадцати до двадцати трех. Фанатики. Самоубийцы. Проходили курс обучения
сначала на русском Кавказе, в районе Сочи, потом в лагерях Штази. Спроси самого
себя, Билл, почему они возвращаются в Бейрут именно сейчас?
– Погоди, погоди, а что там сейчас? – Макмерфи отложил
куриное крылышко и нервно защелкал жирными пальцами. – Я не могу, голова
лопается, напомни.
– Там сейчас война, Билли.
– Не издевайся. Это я знаю. Давай конкретней.
– Несколько дней назад там высадился десант миротворческих
сил. Под Бейрутом разбит лагерь. В основном американцы, есть еще французы.
Около трехсот американских солдат и офицеров, Билли. Это с одной стороны. А с
другой – полсотни арабских мальчишек. Но не просто мальчишек, а фанатиков,
отлично обученных, вооруженных до зубов и готовых умереть во имя Аллаха.
Макмерфи отодвинул тарелку, вытер руки салфеткой, выдернул
зубочистку из картонного стаканчика и принялся энергично ковырять в зубах.
– Если не веришь мне, можешь получить более точную
информацию от своих осведомителей в ГРУ и Штази. Время уходит, а там триста
американцев. Здесь их ждут жены, дети, родители. По большому счету, это не мое
дело. Смотри, Билли, не проткни себе десну.
