– На то ты и психолог, чтобы наблюдать за людьми и выявить
контакты самого разного рода, – медленно, чуть слышно отчеканил Макмерфи. – Я
не требую от тебя ничего конкретного, никаких доказательств.
– Конечно, – кивнула Маша, – если Ловуд скажет Кумарину, кто
я, это будет лучшим доказательством. Других и не нужно.
Макмерфи никак не отреагировал, он только чуть опустил веки,
но все равно было заметно, как забегали глаза. Он накрыл Машину руку своей
теплой сухой ладонью и заговорил мягко, медленно:
– Меня интересуют твои наблюдения, впечатления, оценки.
Считай, что будешь заниматься рутинной проверкой Стивена Ловуда. Такой проверке
регулярно подвергаемся все мы. Ты, я, твой отец, десятки сотрудников.
Контролируются наши банковские счета, налоговые декларации, соответствие уровня
жизни уровню фиксированных доходов, личная жизнь со всеми интимными
подробностями. Мы проходим медицинские ©смотры, у нас берут кровь на наркотики,
алкоголь и никотин, нас подвергают психологическому тестированию. Ты должна
протестировать Ловуда, но так, чтобы он этого не почувствовал.
Маша убрала руку из-под его ладони. Несколько минут она
молча ковыряла ложкой остатки клубничного пирожного. Макмерфи тоже молчал,
цедил мелкими глотками остывший жидкий кофе. Он нервничал. Она это видела, но
не потому, что была психологом, а потому, что знала его много лет и очень
хорошо к нему относилась. Он нервничал, и еще ему было немного стыдно. Наконец,
не поднимая глаз, Маша спросила:
– Ваши подозрения как-то связаны с убийство” Бриттена и
Кравцовой?
– Я тебе ничего не сказал о подозрениях. Считай, что их нет.
И связи с убийством никакой нет.
– Вот сейчас вы мне врете, Билл, – неожиданно для себя
выпалила она с дурацкой улыбкой, испугалась, покраснела, но все-таки
продолжила:
– Это работает против вас. Чем больше темных пятен, тем
трудней мне будет добывать для вас информацию.
– Я не вру, – он покачал головой, спокойно и грустно, –
когда мне надо соврать, я делаю это так, что никто не замечает, даже ты. Сейчас
я просто не говорю тебе того, в чем сам не уверен. Не хочу грузить тебя. А то,
что ты краснеешь, плохо. Очень плохо. Непрофессионально. Ясно?
– Нет.
– Ну ладно, хватит! – Он вдруг раздраженно повысил голос:
– В твоем задании все чисто. Его продумывали и формулировали
не самые глупые люди. Никто не собирается тебя подставлять. Темные пятна могут
появиться позже, из-за твоих ошибок либо случайно. Но случайность в конечном
счете – это тоже твоя ошибка, только растянувшаяся во времени и пространстве.
Да, риск будет, но не сразу. Он вырастет постепенно, чем больше пройдет
времени, чем шире станет круг твоего общения, чем больше ты будешь знать, тем
выше степень риска. То есть ты сама его сделаешь огромным или совсем маленьким.
Ты начнешь там жить и действовать, выстраивать отношения с людьми, и каждым
своим шагом, каждым словом ты можешь увеличить или уменьшить степень риска.
Кумарин тебе не опасен, он не узнает тебя. Ты просто должна быть уверена, что
ты Мери Григ, родилась в Нью-Йорке, хорошо говоришь по-русски потому, что у
тебя была русская няня, родители погибли в автокатастрофе, ну и так далее. А
главное, ты все время должна помнить, что тебе от них ничего не нужно и
совершенно нечего скрывать. Ни от Кумарина, ни от Ловуда, вообще ни от кого.
Поняла? Повтори про себя сорок раз!
Маша почти не слушала его. То, что он говорил, было,
конечно, мудро, и даже красиво, и по-своему верно. Это отлично прозвучало бы на
каком-нибудь теоретическом занятии, особенно в качестве вступительной речи. Это
мог говорить преподаватель студентке-первокурснице в школьном коридоре, а не
офицер ЦРУ своему коллеге в аэропорту Кеннеди за полчаса до отлета в Москву.
– Ну, ты успокоилась? – Он взъерошил ей волосы. – Теперь
все?
– Нет, не все. Помощник атташе по культуре – слишком важная
персона, чтобы тащиться по жаре в аэропорт и встречать такую пигалицу, как я.
– Привыкай, привыкай, ты не пигалица, твоя поездка оплачена
Концерном. Сразу после защиты диссертации ты станешь штатным сотрудником
“Парадиза”. Ты уже элита, в тебя вложены серьезные деньги. Господин Джозеф
Хоган, владелец Концерна, в телефонном разговоре с Евгением Рязанцевым
подчеркнул, что выпускница Гарварда Мери Григ – его протеже, и высказал свою
личную заинтересованность в том, чтобы твое сотрудничество с пресс-центром
партии оказалось максимально успешным.
– Вот как? – слегка удивилась Маша. – Когда же они успели
побеседовать о моей скромной персоне?
– Неделю назад. Сегодня он еще раз позвонил Рязанцеву,
выразил свои соболезнования и напомнил, как ты слушала его лекции, как вы
танцевали рок-н-ролл. Рязанцеву сейчас плохо, одиноко. Люди из близкого
окружения его тяготят. Роман с Кравцовой развивался у них на глазах, и о том,
что она ему изменяла с Бриттеном, им известно, теперь во всяком случае. Это
больно ранит его мужское самолюбие. А ты – человек со стороны, но с тобой
связаны определенные воспоминания, пусть незначительные, мимолетные, однако
весьма приятные. Не сомневаюсь, он сам захочет, чтобы ты была рядом.
– Погодите, Билл, – поморщилась Маша, – я не поняла, значит,
первый звонок был неделю назад? То есть все было решено еще до смерти Томаса?
– Ну, Маша, ты должна догадываться, что такие решения
принимаются не в один день.
– А что было не так с Томасом? – спросила она почти шепотом,
трусливо надеясь, что Макмерфи не расслышит этого нахального вопроса.
– Что не так? Томас Бриттен спал с Викторией Кравцовой. –
Макмерфи криво усмехнулся и добавил комически страшным шепотом, приблизившись к
Машиному уху:
– По собственной инициативе, без всяких наших санкций.
Он отстранился, помолчал несколько минут, оглядывая Машу с
головы до ног, и заговорил о том, что ей надо купить во фри-шопе какие-нибудь
новые духи, сменить запах, поскольку ее любимая “Шанель Аллюр” пахнет взрослой
женщиной, дамой с богатым прошлым, и стоит выбрать нечто более невинное. Маша
слушала и энергично кивала, словно старалась вытряхнуть из головы неприятный и
совершенно риторический вопрос: не потому ли этих двоих, Кравцову и Бриттена,
нашли мертвыми в одной постели, что они спали несанкционированно?
На прощанье, перед пограничным контролем, Макмерфи поцеловал
ее в щеку. Так было принято. Несмотря на разницу в возрасте и чине, она могла
назвать его Билл. Когда они переходили с английского на русский, что случалось
довольно часто, он называл ее Машка и на “ты”. Он знал ее с четырнадцати лет.
Он помог отцу вывезти ее из России, навещал ее в разных клиниках, в которых ей
пришлось лечить искалеченную руку, очищать кровь от психотропной отравы,
приводить в порядок нервы, заново учиться писать, ходить, спать без ночных
кошмаров. Он нашел для нее отличного подросткового психотерапевта. Он никогда
не забывал дарить ей подарки на день рожденья, недорогие, ни к чему не
обязывающие, но всегда милые и продуманные.
