Заканчивались вечерние новости. За ними следовал гигантский
рекламный блок, Арсеньев принялся бродить по каналам, тут же наткнулся на свою
недавнюю беду. Модный певец, голый по пояс, прыгал с микрофоном во рту,
размахивал жидкими длинными волосенками и повторял:
«Чучело! Чучело!»
На соседнем канале известная актриса, нежная красавица,
рассказывала, как ее жизнь преобразилась от использования крема из плаценты. На
следующем под звуки фуги Баха лохматая немытая цыганка с испитым лицом крутила
свечкой над голым животом какого-то мужчины.
– Потомственная ворожея Ада владеет тайнами древней
цыганской магии, которые передаются из поколения в поколение по женской линии,
– пел за кадром сладкий рекламный голос.
Арсеньев вернулся к новостям, которые все никак не
заканчивались, и решил больше никуда не переключаться.
К концу прогноза погоды Саня успел смести все бутерброды, но
не наелся и утешил себя тем, что перед сном много есть вредно.
Под новый рекламный блок он задумался о котлете. Это было
совсем глупо, как-то даже унизительно. Но, с другой стороны, их две, они
достаточно большие, к тому же быстро портятся.
От окончательного падения его спас шум в прихожей. Явилась
Марина. Судя по приглушенным голосам и тихому смеху, она пришла не одна, а с
приятелем.
– Подожди, он, кажется, дома, – донесся до Арсеньева нежный
голосок бывшей жены.
– Ну, так давай с ним поздороваемся, – ответил мужской
шепот.
– Совсем не обязательно. Мы не общаемся. Саня плотней
прикрыл дверь, увеличил звук телевизора и принялся дальше бродить по каналам.
Очередная кнопка перенесла его в телестудию, разрисованную великанскими
багровыми розами. Посередине одного из цветков, в маленьком креслице, восседала
круглая, как яблоко, женщина лет пятидесяти с лиловыми кудряшками.
– Я всегда одерживаю победы на любовном фронте, потому что,
покоряя сердце очередного мужчины, не стесняюсь в средствах, – сообщила она
простуженным басом.
Арсеньев уже хотел сбежать на следующий канал, но тут камера
скользнула по публике и он увидел знакомую резиновую физиономию Феликса
Нечаева. Помощник покойной Кравцовой сидел в первом ряду и тянул руку. На нем
был зеленый пиджак без воротника и лимонная водолазка. Ведущая предоставила ему
слово.
– Настоящая женщина должна покоряться мужчине, служить ему,
как рабыня, – сообщил Феликс, скорчив важную надменную морду, – подсознательно
каждая женщина стремится именно к этому. Когда она накладывает макияж, подводит
глаза, красит губы, в каждом ее движении" заложен древний ритуальный
символ принесения себя в жертву могущественному и властному фаллическому
божеству.
– Очень интересно. И что же это за божество такое? – тараща
глаза и кокетливо поправляя локон, спросила ведущая.
– Разумеется, мужчина, – оскалился Феликс, – у самок
орангутанга в брачный период губы наливаются кровью, это сигнализирует самцу,
что самка готова к спариванью. У женщины накрашенные губы тоже обозначают
готовность номер один. Она хочет отдаться своему божеству.
Последовал огромный рекламный блок. Саня занялся записными
книжками и ежедневниками Виктории Кравцовой, которые давно ждали его,
разложенные на маленьком секретере.
Их было совсем немного. Содержали они в основном телефонные
номера, короткие пометки о назначенных встречах, иногда попадались планы
совещаний с перечнем имен и поручений, списки дел.
Кравцова пыталась втиснуть в один день кучу каких-то
переговоров, встреч, презентаций, визит к зубному врачу, срочную покупку
туфель, подготовку пресс-конференции, саму пресс-конференцию, премьеру в Доме
кино и деловой ужин напоследок. Интересно, удавалось ей это или нет? Судя по
крестикам и галочкам, поставленным напротив каждого пункта, скорее удавалось,
чем нет.
"Салон – 300 долларов (пиллинг, массаж, маска – 150,
парикмах. 100, руки-ноги 50); костюм 700, туфли 400, нижн. бел. 250…” и так
далее.
В начале месяца она составляла что-то вроде личной
бухгалтерской сметы, в конце подводила баланс. Правда, считала она только
расходы, о доходах в ежедневнике не говорилось.
Мелькали еще какие-то цифры, в основном трех– и
четырехзначные, похожие на денежные подсчеты, без всяких комментариев.
Безымянные столбцы цифр соседствовали с упоминаниями об очередных эфирах и
крупных публикациях Рязанцева и, вероятно, касались платной рекламы и левых
журналистских гонораров.
Иногда попадались названия каких-то лекарств, несколько
диет, то ли выписанных из журналов, то ли продиктованных кем-то из знакомых,
наброски речей для Рязанцева (сами речи она писала на компьютере), перечни
желательных и нежелательных вопросов для ток-шоу, интервью и пресс-конференций.
А в общем, ничего интересного.
Имена и фамилии Кравцова предпочитала сокращать, иногда до
одной буквы. По частоте мельканий на первом месте была заглавная “Ж”,
выведенная жирно и крупно, обведенная в кружок и, как догадался Арсеньев,
обозначавшая “Женю”, то есть Рязанцева. Встречались еще “Ф”, “В”, “Т”. Скорее
всего, это были Феликс Нечаев, ее заместитель, Вадим Серебряков, компьютерщик
пресс-центра, Татьяна Лысенко, старший редактор.
Ничего похожего на фамилию Хавченко не попалось ни разу, ни
в полном, ни в сокращенном варианте. Между прочим, для ФСБ Григорий Хавченко,
глава пресс-центра партии “Свобода выбора”, оставался одним из главных
фигурантов, они серьезно разрабатывали эту линию. Было известно о вражде и
соперничестве между двумя пресс-центрами, партийным и думским. В кулуарных
разговорах Кравцова называла Хавченко вором и уголовником, обвиняла его в том,
что он положил к себе в карман больше половины денег, полученных на последнюю
предвыборную компанию. Правда, это были всего лишь разговоры, кулуарный треп.
В своих записях Вика как будто нарочно обходила стороной две
темы: входящие деньги и Хавченко. На бумаге она вообще была крайне осторожна.
Видимо, не исключала, что кто-то посторонний мог заглянуть в ее ежедневники.
Впрочем, иногда она позволяла себе некоторые эмоциональные
вольности в виде огромных, обведенных несколько раз, подчеркнутых тремя чертами
восклицаний: “Идиот!”, “Дура!”, “Туфта!”, “Нет!”.
К кому и к чему относились эти немые крики души, понять было
невозможно. О Кравцовой говорили разное, но никто не называл ее вспыльчивой и
грубой. Наоборот, многих удивляла ее железная выдержка. Никогда она не повышала
голоса, не срывалась. Неужели для разрядки ей хватало этих безобидных вспышек в
ежедневнике?
Последний письменный возглас был датирован двадцать восьмым
апреля. Он оказался самым длинным и содержательным: “Придурки!! Всех уволю к
черту!!!"
