Ткань напоминала мешковину по структуре и цвету, на этикетке
был обозначен какой-то умопомрачительный состав: лен, шелк, кашемир. На
распродаже пиджак и брюки стоили четыреста долларов. Консультировала при
покупке Марина, к тому времени уже бывшая, но все-таки немножко жена. Часа два
прокопавшись в углу бутика, у многослойных вешалок с невыразительным для
Арсеньева тряпьем, она извлекла это чудо и заявила, что от такого прикида
знающие люди будут писать кипятком. Арсеньев к прошлому лету накопил пятьсот долларов,
чтобы привести в порядок стареющую машину и съездить в отпуск, порыбачить на
озере Селигер. Но отсутствие приличного костюма мешало работать, а тут такое
счастье – распродажа, смехотворная цена.
Однако костюм оказался прожорливой гадиной. Он требовал
других ботинок, других рубашек. Пришлось еще раз отправиться на распродажу и
расстаться с квартальной премией.
Что касается дополнительных деталей туалета, необходимых для
камуфляжа, за неимением денег Саня нашел оригинальное решение. От дедушки, военного
переводчика, у него остались наручные часы и зажигалка. Часы были швейцарской
фирмы, образца 1939 года, неизвестно, сколько они стоили изначально. В 1945-м,
во время встречи на Эльбе, дед поменялся с английским офицером. У деда были
советские стальные “ходики” производства завода “Слава”, с серпом и молотом на
циферблате, они так понравились англичанину, что он не пожалел своих
швейцарских, с серебряным корпусом и золотыми стрелками.
Сане часы достались уже мертвыми, с треснутым стеклышком.
Пару лет назад знакомый часовщик, проходивший свидетелем по какому-то делу,
реанимировал механизм, заменил стеклышко кружком чистейшего хрусталя, подновил
стершееся фирменное клеймо и от себя лично прикрепил к ушкам вполне
эксклюзивный кожаный ремешок.
Зажигалка “Зиппо” была подарена деду американским офицером
просто на память, все на той же Эльбе. Настоящая “Варга герл”, с изображением
девушки в развевающемся платье, которая прикуривает на ветру. В отличие от
часов, зажигалка не нуждалась в каком-то особенном ремонте. Арсеньев сам ее
почистил, вставил новый фитиль, кремень, заправлял бензином. Она работала
безотказно.
Эти две вещицы, часы и зажигалка, не только играли роль
камуфляжных деталей, они приносили удачу, грели душу, но не из-за своей
эксклюзивности. В них жила память о дедушке, семейная история и много всего
хорошего, теплого, безвозвратно ушедшего. Хотя, конечно, было приятно в
приличном обществе сверкнуть хрустальным циферблатом, крутануть колесико
“Зиппы”, поймать заинтересованные взгляды знающих людей. Правда, старенький
“Опель-Кадет” существенно портил имидж, но в особо ответственных случаях можно
было выклянчить у начальства служебную машину, “Мерседес” или даже джип
“Чероки”, с камуфляжными номерами, с шофером или без него.
Работа Вики Кравцовой тоже требовала камуфляжа. Бесконечные
презентации, премьеры, переговоры, тусовки, и каждый раз надо явиться в чем-то
новом, шикарном, сногсшибательном, чтобы выглядеть не хуже других. Денег вроде
было много, но все равно Вике их хронически не хватало.
Правда, Арсеньев вдруг стал подозревать, что камуфляжа
больше требовала не работа, а душа руководителя пресс-центра.
Количество и качество вещей выдавало лютую ненасытность,
какое-то болезненное шмоточное обжорство. Вика Кравцова покупала, покупала и
все не могла остановиться. Арсеньеву тут же вспомнилась фраза ее заместителя
Феликса Нечаева о том, что она хотела стать “вамп”, но мешало бедненькое
провинциальное прошлое.
Понятно, зачем ей вдруг понадобилась вторая машина. Ей
хотелось, чтобы всего было много, очень много. Пусть не такая дорогая и
шикарная, но две. Обязательно две. Однако купить себе “Опель” или “Фольксваген”
Вика так и не успела.
Цены она выписывала в середине марта. Рядом было несколько
имен и телефонных номеров.
"Сергей Иванович (только японки); Юра (авторынок, зв.
после 20-го); Паша (от дяди Кости, Гамбург, любые, деш.)”.
– Паша-Паша-Павлик Воронков, – пропел Арсеньев себе под нос,
спохватился, что пропустит прямой эфир Рязанцева, и переключил телевизор на
нужный канал.
Глава 16
Проснувшись, Маша обнаружила, что они все еще едут, вернее,
стоят в пробке на Новослободской. Рядом возвышалась разрушенная церковь из
вишневого кирпича, с корявой березой на крыше, киностудия “Союзмультфильм”.
Если здесь пешком свернуть с шумной загазованной Новослободской, справа будет
собачья площадка, слева ржавые кубики гаражей.
Сколько раз за эти годы она мысленно проходила сквозь
цепочки дворов и переулков, зимой с разбегу скользила по черным коротким лентам
голого льда, рассматривала под лупой снежинки на варежке, весной перепрыгивала
лужи, колотила портфелем по водосточным трубам и слушала жестяной грохот
разбитых сосулек.
Ловуд свернул в Оружейный. Там на месте старых милых
развалюшек возвышался роскошный фасад новостройки, лимонный, с тонкими белыми
прожилками балконных бордюров, увенчанный зеленой крышей с круглой башенкой.
Сверкающее, как сказочный дворец, постсоциалистическое счастье, от полутора до
двух тысяч долларов за квадратный метр.
Чуть дальше был дом, в котором Маша родилась и прожила
первые тринадцать лет своей жизни. Господи, каким убогим, каким грязным и
облезлым он стал, этот элитарный кэгэбешный кооператив, построенный в 1967-м.
Маша задержала дыхание, зажмурилась и решилась открыть глаза только после
очередного поворота.
Но дальше ее ждали Миусы.
В Доме пионеров она занималась спортивной гимнастикой,
плавала в бассейне. В троллейбусном парке у сквера вместе с одноклассниками
Гошей и Севой носилась по пустым гулким троллейбусам, с рычанием рулила в
кабине водителя.
На небольшой площади перед Дворцом пионеров высилась
скульптурная группа, изображавшая героев писателя Фадеева. Маша оглянулась и
посмотрела на этих целеустремленных уродов с искренней благодарностью. Они
оказались единственной деталью городского пейзажа, при виде которой не сжалось,
не прыгнуло сердце.
Несмотря на позднее время, вокруг скульптур катались на
роликах дети. В одной из девочек она узнала себя, двенадцатилетнюю, с длинными,
до пояса, волосами, в узеньких красных джинсах, которые привез отчим из Парижа,
в белом свитере с высоким горлом. Она понимала, что это всего лишь
галлюцинация. Не было среди катавшихся детей девочки в красных джинсах и белом
свитере. Но Маша отчетливо видела ее, оставшуюся здесь навсегда собственную
маленькую цветную тень.
Она опять закрыла глаза. Она вдруг обнаружила, что с того
момента, как ступила в железную трубу, ведущую от самолета к зданию аэропорта,
думает по-русски. Об этом отец тоже предупреждал. Он говорил, что за этим надо
внимательно следить. Как только начинаешь думать по-русски, в твоей английской
речи предательски проступает легкий акцент. Ты сам не замечаешь, а со стороны
очень даже слышно.
