Однако уже минуты через три стрельба кончилась. Телевизор
затих, боевик кончался, и финальная сцена оказалась немой. Главный герой молча
стоял над трупом главной героини. По его мужественному лицу катилась скупая
глицериновая слеза. Потом, в гробовой тишине, пошли титры.
Как будто назло, это совпало с бурным финалом в соседней
комнате. Скрипучая тахта была вплотную придвинута к тонкой стенке, которая
пропускала каждый звук. Саня с удивлением обнаружил, как сами собой сжимаются у
него кулаки. Он схватил пульт, вернулся к рекламному блоку перед эфиром
Рязанцева, слегка успокоился и подумал, что личная неприязнь, действительно,
вполне полноценный мотив для убийства, и вообще пора, наконец, в один
прекрасный вечер привести сюда какую-нибудь молоденькую симпатичную
приятельницу, поскрипеть тахтой у Марины под ухом.
И тут на экране, наконец, возникло интеллигентное усталое
лицо Рязанцева.
– Добрый вечер, Евгений Николаевич, – начал телеведущий с
теплой грустной улыбкой, – вот странная штука получается, мы произносим
приветствия и не задумываемся над их смыслом. Не может быть этот вечер добрым,
ни для нас, ни для вас. Произошло убийство, очередное политическое заказное
убийство, из разряда тех, что у нас почему-то всегда остаются нераскрытыми. Я
понимаю, как вам сейчас тяжело, и благодарю вас, что вы нашли время и силы
приехать к нам на эфир. Скажите, лично у вас есть какие-нибудь версии? Кто и
зачем мог это сделать?
– Кто и зачем мог убить Вику Кравцову? – тихо, хрипло
произнес Рязанцев, словно размышляя вслух. – У кого поднялась рука на молодую
талантливую женщину, на одну из самых ярких личностей из всех, с кем мне
приходилось общаться? Я мог бы назвать достаточное число лиц, заинтересованных
в том, чтобы убрать руководителя моей пресс-службы. Но я не стану этого делать.
Тем, кто хоть немного знаком с сегодняшней политической реальностью, и так
ясно, кому это могло понадобиться. Мотивы, на мой взгляд, тоже вполне понятны:
запугать, показать, кто на самом деле в нашей стране хозяин, внести раскол в
ряды фракции, посеять смуту и собрать свой грязный урожай.
Майор позавидовал железной выдержке партийного лидера. Он
классно играл. Он знал, что каждое его слово, каждый жест будут потом сто раз
разжеваны, прокомментированы прессой. Он должен говорить не просто с
выражением, но с особенным выражением, он должен говорить достойно, важно,
умно, и чтобы никто не догадался, как ему плохо сейчас и что сказать ему
совершенно нечего.
– Я хочу обратиться к тому или к тем, кто сделал это, к
заказчикам и исполнителям. Я уверен, эти люди сейчас видят и слышат меня.
Знайте, я использую все свои силы, все свое влияние, чтобы вы предстали перед
судом, – глаза Рязанцева, не моргая, смотрели в камеру, – всякому беспределу,
всякому злу рано или поздно приходит конец. Не может такая огромная и
прекрасная страна, как наша, существовать по законам бандитского беспредела. Я
верю, что время, когда убийства оставались нераскрытыми, а убийцы спокойно жили
среди нас, кончится очень скоро. Вы, которые сделали это, знайте: вам придется
заплатить, и весьма дорого заплатить за жизнь Виктории Кравцовой.
– Евгений Николаевич, у нас уже очень много звонков, – мягко
перебил его ведущий. – Давайте послушаем наших телезрителей.
Сначала какая-то дама представилась пенсионеркой, пылко
призналась Рязанцеву в любви и со слезами в голосе выразила свое сочувствие.
Потом суровый тенор с сильным кавказским акцентом поинтересовался, в чем лидер
фракции “Свободный выбор” видит пути спасения русского народа.
Рязанцев отвечал красиво, но туманно, настолько туманно, что
Арсеньев ничего не понял. А возможно, прослушал, поскольку в коридоре, прямо у
его двери, раздался приглушенный мягкий смех его бывшей жены, потом невнятный,
с придыханием мужской шепот, и дальше тишина, от которой у майора заложило уши,
как при тяжелой посадке самолета. Вероятно, они вдвоем отправились в ванную.
Саня сердито потряс головой, закурил очередную сигарету.
– Скажите, пожалуйста, – прозвучал мягкий, вкрадчивый голос
в телевизоре, за кадром, – если вы придете к власти, каким образом вы
собираетесь бороться с преступностью?
– Ну, прежде всего необходимо уничтожить условия, которые
способствуют росту преступности. Нужно изменить моральный климат нашего
общества, восстановить изуродованную систему ценностей, разработать настоящую,
а не опереточную законодательную базу, необходимо платить нормальные деньги
сотрудникам правоохранительных органов, – с легким вздохом ответил Рязанцев и
расслабленно откинулся на спинку стула.
– Евгений Николаевич, – голос за кадром был странный,
какой-то бесполый, слишком высокий для мужчины, слишком низкий для женщины, –
можно еще один вопрос, личного характера?
– Да, конечно.
– Как вы прокомментируете тот факт, что рядом с трупом вашего
пресс-секретаря Виктории Кравцовой в ее квартире, в ее постели, был обнаружен
труп гражданина США Томаса Бриттена… – последовал треск.
Анонима отключили. Лицо Рязанцева моментально исчезло из
кадра. Появилась заставка, заиграла идиллическая музыка, которая предшествовала
рекламному блоку, и щекастая домохозяйка с жарким придыханием призналась в
тайной страсти к жидкости для дезинфекции унитазов.
Рязанцева больше не показали, никаких комментариев не
последовало. Рекламный блок затянулся минут на двадцать.
* * *
Дежурную сестру разбудил сигнал тревоги, такой резкий, что
она подпрыгнула на стуле, стукнулась коленкой о край стола и несколько секунд
терла глаза, тупо глядела на пульт, пытаясь понять, в какую из палат надо
бежать.
Было одиннадцать вечера, самое спокойное время. В десять
больным давали успокоительные и снотворные препараты, и до пяти утра они Обычно
спали. Продрав глаза, сестра обнаружила, что сигнал идет из тридцать четвертой
палаты. Это была лучшая палата в маленькой частной клинике. Сутки пребывания
стоили двести пятьдесят долларов. Медлить нельзя было ни минуты, и сестра
помчалась по коридору.
Еще не добежав, она услышала отчаянный женский визг и очень
удивилась. Не могла больная, получившая два часа назад положенную дозу
галоперидола, так вопить. Сестра подумала: не позвать ли санитаров?
Больная, Галина Дмитриевна Рязанцева, страдала тяжелой
формой инволюционного психоза, проявляла склонность к членовредительству и
суициду. Сестре вовсе не хотелось оказаться наедине с какой-нибудь дрянью,
которую могла проделать у нее на глазах свихнувшаяся супруга знаменитого
политика. Например, на прошлой неделе Галина Дмитриевна умудрилась рассечь себе
кожу на лбу, стукаясь головой о край раковины, и агрессивно протестовала, когда
ей обрабатывали рану.
Между тем крик за дверью сменился нежной музыкой, и стало
ясно, что в палате просто работает телевизор. Сестра решительно вошла, чтобы
прекратить это безобразие.
