Он погладил ее мокрые пегие волосы и спросил, чтобы
заполнить паузу:
– Ты перестала подкрашивать корешки? Она ничего не ответила,
мягко отстранилась и побрела в ванную. Христофор соскользнул с рук, исчез за
дверью темной спальни. Андрей Евгеньевич последовал за ним, зажег свет. У
кровати стоял раскрытый чемодан. Клара еще утром начала собирать его вещи.
Христофор влез в чемодан и улегся на мягкий шерстяной джемпер. Григорьев
оглядел комнату, размышляя, есть ли здесь хоть один предмет, который он хотел бы
взять с собой.
Клара вошла, как всегда бесшумно, в тот момент, когда он
рылся в ящике своего маленького рабочего секретера.
– Что ты ищешь? Тебе помочь? – спросила она слабым сиплым
голосом.
– Так, ничего… Спасибо… – Григорьев слишком поспешно задвинул
ящик, больно прищемил палец, но даже не охнул, резко развернулся и сделал
наивные глаза:
– Где-то была бумажка, на которой ты записала все Машины
размеры, я должен завтра купить ей кроссовки, джинсы.
На самом деле, он хотел убедиться, что паспорт действительно
исчез вместе с украденным бумажником, что он не оставил его случайно в ящике
стола.
Паспорта не было. И не могло быть. Григорьев отлично помнил,
как его вернули в посольстве после оформления билетов, он сунул его в бумажник
и с тех пор не вынимал. Нет паспорта, значит, и лететь нельзя. Нет пути назад,
и отлично, что нет. Внезапная волна, легкая, горькая и счастливая, подхватила
его и понесла по комнате, заставляя стукаться коленками об углы мебели, хватать
все, что попадало под руку.
– Ложись, тебе надо лежать! – приказал он Кларе, встряхивая
перед ней клетчатым пледом так резко, что жесткая бахрома задела ее щеку. – Я
принесу чаю или лучше заварю тебе пустырник, чтобы ты скорее заснула.
Наверное, ей и правда было больно. Действие заморозки
кончилось. Она послушно забилась под одеяло, вжалась щекой в подушку и невнятно
забормотала:
– Да, пустырнику сейчас хорошо бы выпить и еще анальгинчику…
Здесь вставлять зуб дорого, зато сделают качественно, красиво, а в Москве все
испортят, искрошат соседние зубы, поставят уродский мост, даже в ведомственной
поликлинике.
– Не переживай, не думай о деньгах, лучше вставить зуб
здесь, – откликнулся он, уже исчезая из комнаты с недовольным Христофором под мышкой.
На кухне на специальной полке стояли почетным рядком пачки
московских аптечных травок, склянки с зеленкой, йодом, марганцовкой, все то,
что в Америке купить нельзя. Григорьев включил электрический чайник, рухнул на
стул, выпустил из рук Христофора, закурил, тут же загасил сигарету. Сердце
колотилось слишком резко, и во рту пересохло.
– Паспорта нет, значит, и лететь нельзя, – повторял он,
обращаясь к Христофору, который восторженно поедал консервированный кошачий
паштет из своей миски, – это судьба, спасибо черному вору с косичками… Сам бы я
никогда не догадался… Сам бы я никогда…
Христофор поужинал, сел умываться. Он облизывал лапки,
шерстку, он исполнял медленный изумительный танец любви к самому себе. Тайной
этого древнего танца владеют только кошки и очень красивые женщины. Григорьев
на мгновение застыл и вдруг ясно увидел Катю, сидящую за туалетным столиком,
такую же беленькую, томную, шелковистую. Голова запрокинута, глаза прикрыты,
кончики пальцев отбивают легкую быструю дробь по атласным щекам, в ярком свете
лампы сверкают острые розовые коготки.
"Если мама не станет возражать…” – повторил он про себя
слова Кумарина и продолжил вслух, обращаясь к коту:
– А мы ей денег отвалим, и она не станет возражать. Она так
сильно, так нежно любит себя, зачем ей Машка?
Животное в ответ хитренько сощурило ярко-голубые насмешливые
глаза, Катины глаза. Это вызвало мягкий укол тревоги.
– Ты считаешь, все не так просто? Но я не говорю, что
просто. Сложно, очень сложно, однако ведь возможно? Кража бумажника с паспортом
дает уникальный шанс мне и Кумарину смягчить скандал. Пожалуй, надо позвонить
ему. Не поверит? Решит, будто я сам это устроил, сочинил негра с косичками? Да,
действительно, слишком удачно для случайности. Если я сейчас позвоню ему домой
и сообщу о краже, он подумает… Впрочем, какая разница, что именно он подумает?
Звонок будет зафиксирован нашими и американцами, придется обратиться в полицию,
и тогда мой уход отложится на неопределенное время. А я больше не могу,
понимаешь ли, я устал. Никому звонить не буду. Надо уходить прямо сейчас, пока
о краже бумажника никто не знает. Правда ведь, никто. Какой же я молодец, что
не сказал Кларе!
Чайник вскипел, Григорьев продолжал чуть слышно беседовать с
котом и механически сыпал в кружку сухую траву, заливал кипятком. Через пару
минут истошный визг Христофора заставил его вздрогнуть и выронить чайную ложку.
Кот вскочил на кухонный стол, чуть не опрокинул кружку с кипятком. Григорьев
понял, что вместо пустырника заварил для Клары валерьянку. Запах сводил с ума
несчастного зверя, он с воплем заметался по кухне.
Андрей Евгеньевич убрал кружку с валерьянкой в буфет, плотно
закрыл дверцу, не обращая внимания на кошачьи стоны, быстро приготовил обычный
чай в пакетике, взял несколько таблеток тазепама и анальгина.
Клара не спала, лежала, отвернувшись к стене.
– Андрюша, что там происходит? – прошелестела она сухими
запекшимися губами. – Почему Христофор так вопит?
– Что-то с ним не то, – озабоченно ответил Григорьев, – он
поел, и его сразу вырвало. Не волнуйся, я позвоню в лечебницу.
– Думаешь, некачественный паштет? – Клара, приподнявшись на
подушке, прихлебывала воду мелкими глотками, запивала таблетки. – Попробуй дать
ему активированный уголь.
– Пробовал. Не получается. Вот, я тебе чай поставил, смотри,
не обожгись. – Григорьев тревожно оглядел спальню. Присутствие Клары и
отчаянные стоны Христофора, закрытого в кухне, мешали сосредоточиться.
– Что ты мечешься? – спросила Клара.
– Нервничаю, – честно признался он, – надо же, чтобы все так
сразу! У тебя зуб, у Христофора рвота.
– Успокойся и позвони в лечебницу. Ты справочник ищешь? В
прихожей, под зеркалом.
Стоило открыть дверь кухни, обезумевший Христофор кинулся на
него, требуя валерьянки. Григорьев не представлял себе, что для котов это так
серьезно, он еле справился с Христофором, запихивая его в темную гостиную,
чтобы беспрепятственно вылить в унитаз проклятый пахучий отвар, избавить себя и
зверя от этого кошмара.
Через десять минут кружка, унитаз, руки, все, что могло
сохранить запах валерьянки, было вымыто с мылом, по квартире разлился спокойный
пихтовый аромат освежителя воздуха. Григорьев открыл дверь гостиной, взял
Христофора на руки. Кот дрожал, но понемногу успокоился. Пора было звонить.
