– В нашем мире – в одну, в другом – может быть, в другую. Мы не знаем.
– А как узнать?
– А как узнать, если при соприкосновении разнонаправленных пружин-спиралей теоретически должно произойти полное преобразование двух веществ в чистую магию? При этом мы используем даже это опасное знание. Твое тело «не замечает» других узоров, проникая сквозь любые щиты, именно потому, что биологический объект, слившийся и сроднившийся с магией на соответствующем уровне, становится в момент проникновения как бы… да без всяких «как бы», пожалуй, – частью этой структуры. В момент проникновения ты фактически властен над чужим узором и способен им управлять. Но, сам понимаешь, для этого необходимо быть не дальше чем на расстоянии вытянутой руки от щита или доспеха. С нитью-лучом так уже не получится. Механика этого процесса почти не изучена. Да и кому изучать, если в нашем мире, вероятно, полных целителей, способных понять, всего двое. Один из них совсем мальчишка, а другой все свое время и силы убивает на этого мальчишку, пытаясь научить чему-нибудь путному.
В голосе Финь Ю послышалась даже не грусть, а самая настоящая тоска. Меня на секунду охватило чувство, что Финь Ю из империи Сун – это я. Что это я пережил войну, сжившись с мыслью, что полных целителей, кроме меня, больше не осталось. Что вот уже сотни лет мне не с кем обменяться знаниями, некому рассказать о своих успехах и открытиях, поскольку никто в целом мире не в состоянии понять… Даже не на ком проверить эффективность обучающей программы, тщательно продуманной и отшлифованной за века одиночества.
М-да. Не осаждают учителя толпы учеников, которым можно передать накопленное. Вот, наверное, почему он со мной так возится.
– А золото или алмазы можно делать с помощью трансмутации? – постарался я сбить этот тоскливый настрой.
– Разумеется, можно, – оттаяв, с насмешкой посмотрел на меня учитель. – Только нужно ли? Это энергоемко и подсудно. Другие целители и правительство моментально поймут, что ты занимаешься трансмутацией для личных нужд. Слиток-другой – ничего страшного, но если больше, это уже будет угрожать экономике. Драгоценные металлы служат эквивалентом человеческого труда, и никто не позволит тебе разрушить его. Так что проще заработать. Или ты уже настолько обнищал, что не знаешь, как добыть денег на хлеб?
Намек на бедность настолько возмутил меня, что я запыхтел, словно ежик с дыней на хребте. Учитель рассмеялся и предложил продолжить урок.
– Вот! Мальчишка ты еще совсем, раз тебя посещают детские мысли о богатстве, знатности, роскошных дворцах и столовом серебре, – по-доброму пожурил он.
– И ничего не посещают. Просто семью надо же как-то содержать.
– Значит, твоей семье нужна вся эта мишура?
– Ну-у… Свенте она точно не нужна. Главное, чтобы было больше времени заниматься интересным делом, а не бытовыми мелочами. То есть прислуга нужна. А ее надо кормить. Для прислуги нужно жилье…
– Я понял тебя. Однако я назвал все эти мысли детскими только потому, что, будь у тебя страсть к накоплению земных благ, ты не стал бы целителем. Ты был бы торговцем, фабрикантом или чиновником. Для настоящего целителя, впрочем, как и для другого профессионала, любящего свое дело, важно, чтобы ничто не мешало ему заниматься этим самым делом. Ему необходимо и достаточно иметь минимум благ. Единственная опасность – семья. Домашние могут иметь иные представления о необходимом и достаточном. Если два мировоззрения вступают в противоречие, неизбежен конфликт. В результате либо художник-творец, озабоченный исключительно заработком, становится ремесленником, либо семья распадается и он остается один, либо семья смиряется. Последнее не очень желательно ввиду того, что постепенно копится напряжение, которое неизвестно когда и каким образом разрядится. Хорошо, если никто не пострадает. Есть и еще вариант. Члены семьи тоже чем-то увлечены и, так же как ты, довольствуются тем, что есть. Мне показалось, твоя жена – такая же увлеченная натура, как и ты. Два сапога – пара, как говорится.
Наше черепашье и довольно скучное передвижение с остановками в одинаковых гостиницах, зваными обедами и балами у провинциальных аристократов, безумно счастливых тем, что им оказали честь, – настоящая герцогиня, к тому же супруга высокопоставленного вельможи, почтила их своим присутствием, – разбавил только один почти анекдотичный случай.
В одном из городков местный дурачок, увидев наш грандиозный обоз, живо построил одному ему понятную логическую цепочку, завопил дурным голосом:
– Война! Война! Халифаты напали! Спасайтесь, люди! – И рванул к рыночной площади.
В каждом поселении есть место, где в любое время суток можно найти подходящее топливо для разжигания паники, способной полыхнуть от самого нелепого слуха. Причем скорость ее распространения не перестает изумлять.
Буквально за пару минут улицы на пути нашего следования очистились от прохожих, торопящихся донести горячую новость до слуха родных, близких, знакомых, незнакомых и вообще первых встречных. По углам стали скапливаться граждане, живо обсуждая, с кем же война. Мнения, как обычно, разделились: кто-то говорил, что война с Лопером, недовольным нашей зажиточностью; кто-то не менее убедительно доказывал, что халифатам не хватает рабочей силы для реализации проекта по строительству канала от Вардыра в пустыню; были и крики о нападении дикарей с западного континента, якобы пришедших вернуть какую-то святыню, украденную у них пиратами.
Короче говоря, все присутствовавшие моментально поверили словам дурачка и столь же стремительно забыли, кто их сказал. Каждый был уверен, что именно он узнал об этом событии первым из надежного источника и довел информацию до сведения остальных.
Для нашего каравана это обернулось тем, что на выезде нас остановил отряд стражи, усиленный группой разномастно вооруженных ополченцев, и категорически отказался пропускать на тракт без разрешения местного представительства КСОРа в связи с военными действиями. Сержант стражников был так убедителен, что даже наш капитан охраны поверил. Никого не спрашивая, он развернул оглобли в сторону лучшей местной гостиницы, окружил кареты плотным кольцом охраны, защищая от возможного нападения толпы голых размалеванных дикарей, и, не слушая тещиных возражений, приказал править туда.
Это было единственное местечко, где теща не собиралась останавливаться: до заката времени было достаточно, городок оказался маленьким, а дворянское собрание, соответственно, незначительным как по количеству представителей, так и по их статусу. Тем не менее из-за слухов о войне остановиться все-таки пришлось. Молодец герцогиня, не могу не похвалить ее за предусмотрительность, – прихватила с собой сверх расчетного количества нарядов еще по три комплекта платьев, и нам не пришлось возвращаться в столицу, чтобы пошить комплекты специально для этого поселения.
Не знаю, что со мной творилось, но я, несмотря на однообразие пейзажей и скуку, почему-то радовался каждой задержке в пути. Неведомое мне ранее сосущее чувство глухой тоски мрачным фоном затеняло все удовольствие от близости семьи и отдыха. Что являлось источником странной депрессии, понять никак не удавалось. Помучившись первую недельку путешествия (а с тещей поездке до Бардиноса предстояло тянуться еще как минимум пятнадцать дней, я даже боялся опоздать к сроку), решил, что на меня повлияли предыдущие встречи с горами. Два раза был в горах, и оба раза с такими приключениями, что лучше бы дома оставался или не поступал на лекарский факультет.
