– Но ведь это все нарисовано… Этого быть не может… Вы чем-то меня подпоили.
И тогда я мысленно приказал открыть купол. Поползли в сторону огромные пластиковые щиты, и свежий ветер налетел на нас, играя в волосах. А кроме того он принес запахи: запах свежей травы, запах моря, запах свободы…
– Это другой мир, – наконец я нарушил молчание. – Это не Земля. Это другая планета, другой мир и вам предстоит здесь жить, если, конечно, вы не пожелаете вернуться в Россию, назад в лагерь.
Стоило мне произнести последние слова, как глаза несчастного вновь округлились.
– «Назад в лагерь»? – переспросил он. – В Россию? Так ведь нет ее больше России… А то, то – не Россия. То – бесовщина.
И тут Тогот, ну больше некому, врубил колокольный звон.
Взгляд Васильева заметался, но через мгновение застыл на крошечной церквушке, приютившейся у реки. (Орти несмотря на то, что сам был создателем, всегда уважал чужое вероисповедание.) Бывший офицер упал на колени и повернувшись в сторону церкви стал истово креститься и бить земные поклоны.
Да, Орти тяжело будет.
Я подошел и положил руку на плечо несчастного.
– Пойдемте, у нас еще много дел…
А колокольный звон малиновым бархатом стелился над бескрайними равнинами неведомой планеты, которой еще предстояло обрести свое имя.
– Приведите сюда Гаврилу Ивановича, – неожиданно попросил зек. – Он со мной в одной комнате сейчас. Приведите быстрее, пока колокола звонят.
– Без глупостей?
– Слово офицера.
– Я за ним присмотрю, – вот ведь вездесущий демон.
Я быстро сбегал за сокамерником Льва Инокентивича. Гаврила Иванович оказался высоким старцем, прямым, как сажень!!!!!.
– Следуйте за мной, – приказал я.
Тот не ответил, но пошел, сложив руки на груди.
– Зря ты впереди идешь, – вновь заворчал Тогот. – Ни один конвоир так не делает. Он ведь, зек этот, может тебя сзади того… этого… пристукнуть.
– Я специально иду впереди, выказывая тем самым ему доверие. Мы не в допре.
– А мне приходится разрываться на части и следить за всеми вами одновременно.
Остановившись перед дверью на смотровую площадку, я резко распахнул ее и кивком предложил арестанту проходить. Тот шагнул вперед и замер зачарованный то ли зрелищем нового мира, открывшимся ему, то ли удивительным переливами колоколов.
– Нет… – сдавленно прошептал он, а слезы потом побежали по его впалым щекам. – Нет, не может быть…
Через полчаса, сдвинув кресла, мы вчетвером сидели у стеклянного журнального столика. Гаврила Иванович Лаптев оказался милым человеком – приходским священником, арестованным за религиозную пропаганду. Васильев правильно сделал, что попросил позвать его, мир Орти и колокольный звон буквально на глазах возродили старика. Хотя, к нашим с Орти объяснением о новом мире и всем таком, он отнесся с недоверием, то и дело бросал на нас косые взгляды: то ли ждал, когда у нас вырастут рога, то ли когда из брючин высунутся хвосты с кисточкой. Я разливал «Зеленую марку», а Васильев размахивая руками, то срываясь в крик, то замолкая до шепота рассказывал о своей нелегкой судьбе белого офицера.
Неожиданно он замолчал, застыл.
– В чем дело? – встревожился я.
– Вот вы говорите, мы там жить будем… – Васильев говорил медленно, словно с трудом выдавливая из себя слова. Неожиданно он снова замолчал.
Я тут же подлил ему водки.
– Скажите, что вас беспокоит, – подтолкнул его Орти. – У нас за спрос на дыбу не вешают.
При этих словах Васильев вздрогнул всем телом, а бывший священник, что-то пробормотав себе под нос, перекрестился.
– А как же моя семья? Ведь у меня была жена, дочь…
Вот об этом Орти не подумал…
– Видите-ли… – не спешно начал Орти Он не хотел разрушить тонкие нити контакта только-только начавшие возникать между ним и этим человеком. – Видите-ли, мы спасли заключенных вашего лагеря только потому, что вы все должны были умереть. Мы специально выбрали лагеря, где большая часть – политические, потом внимательно просмотрели их историю. И остановились на вашем лагере. Через два дня на него должен был обрушиться страшный буран. Он до весны отрезал бы вас от большой земли. Судя по историческим анналам живых не осталось. Погибли все и вохровцы и зеки. Их даже не стали хоронить. Оставили все, как есть, а осенью возвели новый лагерь в ста пятидесяти километрах вниз по реке, ближе к областному центру. Вот так-то… Именно поэтому мы смогли, особо не влияя на исторический процесс, вытащить вас оттуда…
– А как же моя семья? – все еще ничего не понимая, вновь спросил Лев Иннокентьевич.
– Пока они живы, мы не можем ничего поделать. Это прямое вмешательство в историю.
– Какую историю? – удивился Васильев.
– Я забыл им сказать, что наша реальность – 2005 год от Рождества Христова, – заметил я.
* * *
Но не всегда все выходило так гладко.
Среди спасенных попадались и настоящие уголовники.
Один такой ввалился в кабинет Орти, в расстегнутой рубахе, так чтобы хорошо видны были его воровские наколки и, среди которых почетное место занимала наколка с изображением товарища Сталина.
– Что скажешь начальник? – с этими словами он без разрешения уселся на стул. – Сигаретку-то дашь, а то у ваших железяк не допросишься.
Орти молчал. Прежде чем затевать Исход, создатель тщательно ознакомился с нашей историей.
– Ну че молчишь-то… Дадут мне тут прикурить или нет?
– Тут не курят.
– А даже так! – зек вальяжно развалился в кресле. Похоже, он чувствовал себя королем.
– Сядьте нормально, Гавриченков.
– И не подумаю. Зовите вертухаев, пусть воспитуют… – а потом зек резко метнулся вперед, схватил Орти за воротник. Я увидел как багровеет создатель. Это ничего хорошего господину Гавриченкову не сулило. – Ты что, сосунок, мне, смотрящему, мораль читать будешь. Зови главного, с ним поговорю, а ты – шваль…
Но он не договорил. На мгновение в комнате потемнело. Мне показалось, что сверкнула молния.
А когда прояснилось, то зек вновь сидел на своем кресле, но с тела его исчезли все наколки, а взгляд у него был глупым, непонимающим. Он сидел и пускал слюни, словно младенец, а руки его бесцельно шарили по ручкам кресла.
– Увидите его, – приказал Орти.
– Что ты с ним сделал? – поинтересовался я.
– Прочистил мозги, – ответил создатель.
* * *
Отдельно заинтересовала меня судьба спасенной мною женщины, но увы… она не выжила, оказалась среди пятидесяти мертвых, чьи жизни Орти и «валькириям» спасти не удалось…
