Занавески бились и трепетали в определенном музыкальном
ритме и Владимиру Марленовичу стало казаться, что это пустые кружевные рукава
призрачного дирижера. Таким образом, окно превращалось в живот гигантского
маэстро, и если продолжить игру, то головой мог послужить плавно искривленный
фарфоровый овал настенных часов.
Часы эти Владимир Марленович купил пару лет назад в
маленьком городке Фигерасе на границе Испании и Франции в театре-музее Дали.
Знаменитыми мягкими часами были заполнены все сувенирные лавки городка.
Расплавленное время в виде ювелирных украшений, кофейных чашек, статуэток из
дерева, серебра, хрусталя, фарфора, вазочек, пепельниц, зажигалок и собственно
часов, от огромных напольных и настенных до маленьких наручных, смотрело на
толпы оголенных туристов и усмехалось кривым шутовским циферблатом. Владимир
Марленович купил на память один из самых дорогих образцов и повесил над окном
спальни своей греческой виллы. Как и все часы в доме, эти показывали не местное
время, а московское. Сейчас обе стрелки сомкнулись на двенадцати и получился
тонкий правильный нос. За рот вполне могло сойти треугольное фирменное клеймо
внизу.
Маэстро покачивал своей кривой овальной головой в такт
неслышной, но безусловно патетической музыке, размахивал пустыми рукавами и был
настолько отчетлив, что Владимир Марленович не сумел избавиться от него, даже
зажмурившись.
Следовало встать и начать день. Дверь бесшумно открылась,
вошла горничная Оксана, беловолосая, маленькая, с тонкой талией и полными
тупыми щиколотками. Ее каждый раз привозили с собой из Москвы. За первые два
дня она обгорала до красноты, но все равно все свое свободное время проводила
на пляже.
Владимир Марленович требовал, чтобы прислуга в доме ходила в
мягких тапочках на плоской резиновой подошве. Оксана стеснялась своего
маленького роста и постоянно приподнималась на цыпочки. Несколько секунд
Владимир Марленович слушал ее тихое, тактичное сопение. Она стояла у двери и не
знала, что делать.
- Я не сплю, детка, - произнес он, - заходи, не стесняйся.
- Доброе утро, Владимир Марленович, - голос ее прозвучал как
далекий сухой шелест. Он заметил, что она избегает смотреть ему в глаза, и
быстро, равнодушно спросил:
-Стас не появлялся?
Она вздохнула и отрицательно помотала головой.
- Ну что ж, пора вставать, - Владимир Марленович спустил на
пол худые безволосые ноги. Оксана поспешно подала ему халат и отвернулась.
Пронзительно, неприятно крикнула чайка у самого окна. За
стеной послышался легкий резиновый скрип. Замерев на миг, Владимир Mapленович
увидел совершенно отчетливо, словно стена была прозрачной, как охранник Николай
подкатил кресло ближе к телевизору, бережно погрузил в бархатную мякоть свой
железный зад, не глядя, нащупал пульт на журнальном столе. Огромный плоский
экран несколько секунд мерцал и переливался, как ртуть, потом наполнился яркими
рекламными красками, визгом и грохотом молодежной музыки. Николай переключил на
другой канал. Там звучал знакомый голос русского комментатора.
- Что должно было произойти, чтобы наш Коля опоздал к
двенадцатичасовым новостям на целых пять минут? - громко спросил Владимир
Марленович и подмигнул Оксане. Она улыбнулась не разжимая губ и стала похожа на
ярко-розового игрушечного лягушонка. - Ну да, конечно, вчера вечером он слишком
увлекся омарами и, вероятно, провел бессонную ночь. Надеюсь, ты дала ему
активированный уголь?
На отдыхе за границей отношения между хозяевами и прислугой
становились теплее и проще, чем в Москве.
За стеной гудели голоса. Ведущий переключался на
корреспондентов. Слов невозможно было разобрать. Владимир Марленович отправился
в ванную и, уже закрывая дверь, услышал треньканье телефона. Оксана взяла
трубку и по ее спокойному тону он понял, что это был вовсе не тот звонок,
которого он ждал уже вторые сутки.
Стас уехал на мотоцикле, сказав, что вернется к вечеру, и
исчез. Здесь, на маленьком Корфу, Владимир Марленович не волновался за жизнь
сына. О том, что Стас отправился в Грецию вместе с родителями, никто
посторонний не знал. Однако генерала раздражало хамство, наплевательство. После
всего пережитого, после долгих серьезных разговоров, после всех этих смиренных
"я понял... больше не буду...", Стас опять выключил телефон и с тупым
упорством не давал знать о себе.
Генерал скинул халат перед зеркальной стеной. В ярком свете
кожа его казалась страшно бледной, даже чуть зеленоватой. Врачи запретили ему
загорать, в этом году солнце было слишком активным. Впервые он ни разу не вышел
на свой уютный пляж, не окунулся в море. Он оглядел себя с ног до головы, внимательное
и равнодушно, как будто это было чье-то чужое, безобразное тело. Правда,
безобразное, с тонкими руками и ногами, узкими покатыми плечами, но массивным
туловищем, дряблым брюхом, складчатым обвислым валиком вокруг талии.
Владимир Марленович встал на весы. Стрелка затрепетала и
остановилась на восьмидесяти. За последние две недели он сбросил десять
килограммов. Ничего удивительного. Он пережил сильнейший стресс. Но сейчас
можно было немного успокоиться. Перед отъездом он заплатил полковнику Райскому пятьдесят
тысяч долларов наличными. Теперь полковник действовал не как его приятель и
бывший подчиненный, а как нанятый и оплаченный сотрудник. Так оно всегда
верней. Райский доложил генералу, что для Стаса создан двойник. Некий военный,
майор, профессионал, должен принять огонь на себя. На время он займет место
Стаса, поселится в его квартире и сделает все возможное, чтобы приблизить
развязку.
Это было даже больше, чем генерал ожидал от своего бывшего
подчиненного. Райский организовал охрану на самом высоком уровне. Впрочем,
полковник не только отрабатывал полученные деньги, но и решал свои собственные
проблемы. Он мечтал о генеральских погонах и знал, что за живого Исмаилова
получит их непременно.
За жизнь сына Владимир Марленович волновался теперь значительно
меньше. Но стресс сменился тяжелой депрессией. Генерал целыми днями лежал на
диване в гостиной, глядя в потолок, или сидел, задумчиво уставившись в окно. Он
не мог читать, смотреть телевизор, гулять теплыми вечерами по чудесному
побережью. Он почти ничего не ел. Не хотелось. Во рту постоянно был какой-то
новый вкус, слабый, но стойкий и чрезвычайно неприятный. Горько-соленая резина
или что-то в этом роде. И тот же вкус приобретала любая пища, от персиков до
жареной баранины.
Слезая с весов, он поскользнулся. Пушистый коврик поехал под
ногой. Он ухватился за борт ванной, неловко повернулся и чуть не закричал. Ему
показалось, что внутри у него взорвалась осколочная граната. Обливаясь ледяным
потом, он опустился на пол, скрючился, обнял руками трясущиеся колени и сидел
так, слегка покачиваясь, пока боль не утихла немного. Затем осторожно поднялся,
открыл зеркальный шкафчик. Там, в самой глубине, он отыскал небольшую
пластиковую баночку. Этикетка была содрана. Внутри лежали желтоватые крупные
таблетки. Он отправил в рот сразу две и принялся жевать, не запивая и не
морщась от горечи.
