Она перестала думать об Артуре. Постаралась перестать. Нет, не получилось, но удалось хотя бы поверить, что если что-то уже случилось, то оно случилось, а вот если нет, то не надо паниковать, надо не дать этому случиться. Лучше б научилась молиться, Артур классно умеет сосредоточиваться, умеет не психовать.
Марийка хотела стать как Артур.
Она сказала: «ну и хрен с ним» и сделала так, чтоб если ничего не случилось, то оно и не случилось.
Время вокруг нее замедлилось, еще замедлилось… почти остановилось, свернулось в прозрачную сферу. Марийка очень-очень аккуратно, очень осторожно разделила ее пополам. Сфера существовала только в воображении: время не имеет формы, время – это направление. Есть север и юг, есть право и лево, верх и низ. А есть время вперед и время назад… вот в направлении «время вперед» Марийка и отправила почти половину своей силы. Половину запаса крови. Она даже увидела, как кровь выступила из пор, только не как жидкость, а как свет. Неоновая девочка… блин.
Позади нее, там, где время побежало с бешеной скоростью, сменялись часы, дни, недели… там годы должны были пройти, если кровь потрачена не впустую. Кто б там ни был, он сдохнет! Сдохнет от голода! Биргер, тварь, убить его это не убьет, но дохлый вампир – это просто задеревеневший труп.
Марийка, окруженная медленным временем, сделала последние несколько шагов к выходу из тьмы.
Миротворец по-прежнему сиял, свет уходил в небо застывшим белым столбом. Что бы ни случилось с Артуром, он больше не двигался. Марийка увидела этот свет, увидела сгрудившихся аждахов, зажмурилась и побежала.
Она запомнила, где кто из аждахов стоял, когда она вышла. Запомнила расположение силуэтов, черных пятен в ослепительно-белом сиянии. Они не двигались, для них время шло очень, очень медленно. А у нее были когти, были армированные металлом подошвы ботинок, была сила, позволяющая разрывать аждахов на куски, пробивать насквозь, откручивать головы.
Люди? Да плевать!
Она вернула ход времени обратно, когда поняла, что в радиусе десятка метров не может больше найти никого живого и подвижного. Артур был жив, но тоже не двигался и не очень-то дышал. Марийка выждала, жмурясь, борясь с желанием глянуть сквозь ресницы, что же вокруг. Тут только глянь, без сетчатки останешься, как не фиг делать. А крови на исцеление мало, да и не так просто лечиться от этих ожогов.
Никто не пришел, никто не напал на нее из окружившего со всех сторон жгучего света. Марийка кивнула, втянула когти и направилась к Артуру. Перво-наперво надо его отсюда унести. А топор оставить. Топор никуда не денется.
Этот… рыцарь. Он ведь и правда не убивал аждахов. Как-то, наверное, отбивался – Марийке во время боя попадались под ногами тела, во-первых, живые, во-вторых, слишком тяжелые, чтоб отбросить одним пинком. Раз тяжелые, значит, целые. Она таких не оставляла, разрывала на куски и разбрасывала подальше. Аждахи живучи, как вампиры, Бесто так сказал, а это значит, что и расчленение не гарантия. Они вон хоть и кусками, а до сих пор не все передохли: сердца бьются, легкие свистят. А все, кто целиком, одним куском, и живые, – это работа Артура.
А то, что сам Артур истекает кровью и пахнет его кровь так страшно, что хочется бросить его и бежать, не оглядываясь, это работа аждахов. И сколько в нем крови осталось, неизвестно. Хватит ли, чтоб донести его до бархана, спрятаться от света Миротворца?
Отец говорил, что от ран люди умирают долго. Они совсем не такие живучие, как вампиры, но жизнь в них теплится, даже когда по всему выходит, что лучше было бы умереть, и поскорее. Отец об этом многое знал, сколько он людей убил, это же не сосчитать, он сам давно со счета сбился. Марийка ему безоговорочно верила, но только сейчас, когда увидела Артура, до конца поняла, о чем ей рассказывали.
Он не мог выжить. В нем крови не осталось. Одежда промокла насквозь, по песку тянулась влажная дорожка, на губах пузырилась алая пена. То, что Артур еще дышал, было чудом, наверное, он дышал только потому, что молился. Вот закончит молитву, и все…
Марийка в панике, дурея от пугающего запаха крови, содрала, срезала когтями изодранный в клочья камуфляж. Но от того, что она увидела раны, легче не стало. Она не знала, что делать, не знала, как лечат людей, как вообще лечат. Футуй! Да она просто не могла лечить. Как?! Чем?! У нее не было даже аптечки. Можно было зализать раны, все до одной, чтобы остановить кровотечение, но кровь Артура убьет ее раньше, чем она закончит.
– Наэйр! – Марийка почувствовала, как из глаз брызнули слезы, сжала зубы и сильно постучала кулаком по песку: – Наэйр, да где ты?.. У меня… я… Артур… Да иди же сюда, я сама сейчас умру, если ты не придешь!
Только не реветь! Нельзя реветь! Брат все может, он же ангел, он даже мертвых может воскрешать!
Не воскрешать, а забирать у прадеда. Это совсем другое. Артур окажется не там. Артура оттуда, куда он уходит, не забрать, это будет навсегда. А он молится, значит, точно уйдет туда.
– Не приду, – ответил брат, – если приду, то сам его убью. Слишком много крови. Для тебя она яд, а для меня соблазн. Ты же вампир, Марийка, твоя кровь – панацея. Остался у тебя запас?
Ее будто по голове подушкой ударили. Тяжелой такой. И пыльной. Оглушенная, Марийка хлопнулась задницей на пятки. Чтобы Наэйр сказал такое! Ее родной брат?! Его там что, подменили? Еще какой-нибудь Биргер влез в разговор, как влез в телефон, вместо Демона?
– По-другому его здесь не удержать, – сказал Наэйр. – Решай сама. Не уверена – отпусти. Миротворцу давно пора на Небеса, всем спокойней будет.
Миротворец – это был топор, но и брат, и отец называли так Артура. Почему-то. Марийка перестала об этом думать, вообще перестала думать, самым кончиком когтя, самым острием, чтоб было не больно, провела по запястью вдоль вены. Поднесла руку к губам Артура. Было страшно, что его кровь попадет в рану, а еще было страшно, что ее кровь не подействует. И все. Больше Марийка ничего не боялась. Будь что будет.
Люди, когда их прогнали из Рая, придумали плотскую любовь. Или, может, это демоны придумали. Бог сказал им плодиться и размножаться, людям, а не демонам, а в наказание сделал так, чтоб это было больно. А демоны сделали так, чтоб это было счастьем. Или, может, Бог сделал так, чтоб любовь была счастьем, а демоны придумали секс и превратили его в цель, к которой все стремятся. Хотели, чтобы люди забыли про любовь. А может… это и был Рай, то, что люди о нем помнили, и демоны все испортили? А может, наоборот, Бог хотел все испортить, а демоны оставили хоть что-то.
Все сложно, все непонятно, Марийка все равно ничего об этом не знала, она не была живой, она была вампиром. А у вампиров есть то, чего никогда не будет у людей. Есть «поцелуй». И это всегда любовь. Даже когда «целуешь» того, кто просто еда, пока ты пьешь его кровь, вы близки, как никогда не станут близки люди, как бы сильно они ни любили друг друга. Это наслаждение, которое людям друг с другом никогда не испытать. Поэтому смертные уходят в Стада, поэтому они тянутся к вампирам, бросают свою жизнь, бросают близких, необратимо меняются. Все ради того, чтобы снова и снова чувствовать это: абсолютную близость, как будто две души отрылись друг для друга и оказались полны любовью.
