Лукас с пугающей отстраненностью увидел, как палец мулатки нажимает пусковую кнопку игольника.
Сейчас…
Сальто назад, носком ботинка — по руке с оружием. Она успела выстрелить, эта девочка — успела. Ты же ожидал этого, рыцарь, ты же… Господь не услышал тебя. Она успела выстрелить, когда удар сбил её руку вверх, и пучок игл снёс голову тому парнишке позади.
Ты хотел, чтобы она успела.
«Но не хотел, чтобы она убила!!! Не хотел, Господь Бог мой! Нет!»
Ещё в кувырке, Лукас увидел, как шлем парня позади, превратился в окровавленное дупло. Две следующих очереди ушли в потолок. А потом и тяжёлый игольник вырвался из девичьей руки, ударившись о стену. Отскочил прямо в руки Лукаса.
Луиза не будет стрелять, это понятно. И понятно — почему. Но он же не справится один.
Если не начнёт убивать.
Не убивать, значит, позволить убить себя. И в любой другой ситуации Лукас выбрал бы без раздумий. Но сейчас
господи-господи-господи
Джереми умирал, раздавленный рухнувшими стенами. Снова и снова умирал, и кричал, моля бога о смерти, и кто-то должен спасти его. Кто-то. Должен. Иначе крик Джереми будет лететь к Небесам вечность, всю вечность, оставшуюся до Судного Дня. И пока Джереми умирал, Лукас не мог умереть. Не имел права.
— Избавь меня от этого!!! — закричал он, срывая голос, — Я НЕ ХОЧУ!!!
Всему есть предел!
Запомни. Не спорь. Пойми.
Всему, что встречается — что истязает и лечит.
Кончается все — защитники у Земли
и киборги астероидов встречных.
Поверить в судьбу.
Кто пишет ее страниц
невнятные знаки?
Лишь намекает: «слышишь?..»
и стон: «не могу
смеяться в оскалы лиц
врагов и друзей»
а тело уже не дышит.
Герой не роняет штандарт посреди войны!
Ты веришь в героев?!
Я тоже. Поверь же в лихо.
И здесь уже нет твоей и моей вины —
молись и, вперед, в светящийся красным «выход».
[1]
Когда началась стрельба, Луиза даже обрадовалась.
Нет. Нет, разумеется, это была не радость. Облегчение, вот что это было, как будто закончилась долгая агония.
На бесконечные секунды коридор полыхнул от вспышек взрывающихся игл.
А потом с пола поднялась маленькая фигурка, облитая синим и золотым.
Он стоял, держась за стену, священник, расстрелявший её людей. Рука с игольником бессильно висела, и, когда пальцы разжались, оружие выскользнуло, тяжело стукнув о пол. Лукас шагнул вперёд, не удержался на ногах, и тоже упал. Пальцы бесполезно скользнули по гладкой стене.
— Дочь моя… боюсь, мне понадобится ваша помощь.
Последний участок пути — через порт, ко второму причалу, дался с большим трудом, чем вся сумасшедшая гонка. Не считая, конечно, завершающей бойни. Но об этом думать не надо, об этом — потом. Когда-нибудь. Когда даже имена забудутся, даже прозвища выветрятся из памяти. И то, что она бросила оружие — тоже. Забудется. Навсегда.
«Я не могла в них стрелять! — хотела бы сказать Луиза. — Не могла, преподобный, так тебя перетак, понимаешь ты это или нет?! Это были мои люди! Мои! Ты стал бы стрелять в своих братьев?!»
Она ничего не говорила. И так догадывалась, что ответит Лукас. Слушать это было незачем. Он сказал бы, что понимает. И он действительно понимал. А вот Луиза — не очень. И ещё ей не хотелось вновь услышать от Лукаса «вы». Никак не хотелось. Поэтому она молчала. Молча тащила на себе преподобного отца. Он честно старался идти самостоятельно, но по уму-то, со всеми этими повреждениями ему полагалось лежать до появления медиков, а потом снова лежать, уже в лазарете, не меньше недели, наверное. Впрочем, насчёт повреждений Луиза не могла сказать наверняка. Она предполагала, что у Лукаса сломана нога, и, наверняка, он получил сотрясение, однако при сотрясениях люди теряют сознание, да и перелом — удовольствие ещё то. А преподобный держался на удивление бодро. Ну, в смысле, бодро для человека, которому в бою так дали по башке, что шлем раскололся.
— Скафандр, — объяснил он бледно, — не для абордажа.
Луизе потребовалось некоторое время, чтобы перевести эти слова на свой язык. Скафандр рыцаря-пилота не рассчитан на ближний бой. Защита никуда не годная, это ясно. Но в нём, что, нет встроенной аптечки? А обезболивающие? А стимуляторы? С ними как быть?
— Стимуляторы? — у Лукаса вырвался короткий смешок, — пилотов не ранят. Сама подумай.
Подумать она не успела. Они миновали шлюзовой коридор, и вышли в ангар — на решётчатую площадку почти под куполом, откуда вниз вела крутая, но, слава Богу, не вертикальная лестница.
Лукас вдруг выпрямился, опираясь на плечо Луизы, и тихо выдохнул:
— Что это?
…«Это» был звездолет. Пришвартованный к причалу, и отчётливо видимый через прозрачные стены причального тоннеля. Матовая перламутровая линза, размером гораздо меньше любой гаримы. Значит, это был не тот звездолет, который им нужен?
А нужный где?
Впрочем, в звездолетах Луиза не разбиралась. Не её забота. Её заботой должно было стать то, что внизу, у входа в тоннель, стояли двое вооружённых людей. И то, что эти двое всё ещё их не услышали, было большой удачей. Слишком большой для сегодняшнего дня, когда запасы удачи оказались исчерпаны на несколько лет вперёд.
— Извини, — сказала Луиза.
Разжала руку, которой придерживала Лукаса за пояс. И выстрелила дважды раньше, чем священник свалился на пол.
Убила.
Обоих.
— Упокой, Господи, души рабов твоих, — как-то отчаянно проговорил Лукас, — прости нам грехи наши. Я благодарю тебя за то, что вижу. Я надеюсь, Боже мой, что это не морок…
«Спятил?» — предположила Луиза.
Она едва успела поймать сумасшедшего священника за локоть, тот вознамерился самостоятельно спуститься по крутой лестнице. Для одноногого это был рискованный фокус, даже если вспомнить, какие акробатические трюки выкидывал он не далее, как пять минут назад. А преподобный, похоже, даже и не заметил, что его вновь поддерживает нежная женская рука. Он ковылял вниз, вцепившись в тонкие перила, и не отводил взгляда от корабля у причала.
— Это чудо! — сказал Лукас, когда они, наконец, прошли бесконечный тоннель и оказались перед задраенным входным люком, — я не смел даже надеяться воочию увидеть «Хикари». Уж тем более — угнать её, — закончил он совсем другим тоном.
И деловито, как будто всю жизнь только и делал, что занимался взломом, вставил в щель идентификатора пластинку отмычки.
