— Это не штука. — Ула задумчиво подняла глаза к небу. — Это… как бы тебе объяснить, чтоб ты понял… «SPL» — человеческий синцитиальный симбионт. Синцитий — это форма ткани, такая клетка с большим количеством ядер. Она гнездится в трубчатых костях, а отдельные клеточки… ну, синцитиальные лейкоциты, они болтаются где попало. Понимаешь?
Гот вздохнул. Ула тоже.
— «SPL» вживляются человеку, — терпеливо произнесла она, — и выполняют те же функции, что антивирусная программа в компьютере. Они следят, чтобы никаких посторонних бактерий, тех, которые им неизвестны, в организме не было. Если такие все-таки появляются, «SPL» выделяют бактериофаги, которые цепляются к оболочке чужой бактерии и подправляют ее генетическую программу таким образом, что она начинает выделять такие же точно бактериофаги и в конце концов погибает. А бактериофаги, которые она выделила, принимаются за другие бактерии. Благодаря тому что они циркулируют в крови постоянно, даже те бактерии, которые способны принимать L-форму…
— Достаточно, — Гот поднял руки, — сдаюсь. Верю тебе на слово. И почему этот антивирус не сработал?
— Он сработал, как мог, — пожала плечами Ула, — и приостановил развитие болезни, но не уничтожил бактерий.
— Почему?
— Они мутировали. Дитрих, тебе нужна лекция по вирусологии?
— Нет. Но я хочу представлять, что происходит, хотя бы приблизительно. Сколько у нас времени?
— У них?
— У нас. Пока что все живы, и проводить черту между больными и здоровыми преждевременно.
— Сколько осталось Костылю, я не знаю. Остальные четверо… — она задумалась, — не меньше недели, это точно. Дальше будет видно.
— Мало, — мрачно сказал Гот. Ула виновато взглянула на него:
— Я пойду?
— Иди. Да, и если мы не можем вылечить… хотя быприостановить болезнь возможно?
— Я попробую.
Гот молча кивнул, не Уле, каким-то своим мыслям.
Вернувшись в цех, он сразу поймал вопрошающий взгляд Зверя. Дернул досадливо плечом.
— Ты сказал, нам понадобится двенадцать дней на то, чтобы закончить. Можно сделать все быстрее?
— Нет, — без раздумий ответил сержант. — Двенадцать дней работы в предельном темпе.
— В твоем обычном темпе. Можно…
— Нельзя. — И добавил, уже мягче: — Минус пять человек, Дитрих. Нас осталось пятнадцать. Улу вычеркивай сразу. Значит, четырнадцать. Кто-то должен совершать ежедневные облеты джунглей. Ты ведь знаешь, срок действия кислоты становится все меньше. Пусть даже летает один человек. Остается тринадцать. Четверо часовых…
Гот молча поднял руку. Зверь замолчал. Смотрел странно: в глубине глаз что-то похожее на жалость. И все равно улыбка. Черт бы его побрал! У него бессчетное количество самых разных улыбок. Вот сейчас — сочувственная. Если забыть, что он и слова-то такого не знает, поверить ненароком можно.
— Возвращайтесь к работе.
— Слушаюсь.
Работа в предельном темпе. Если Зверь так говорит, значит, так оно и есть. А предел — это предел. Граница возможного. За нее не шагнуть.
Это ты говоришь, майор?
Проклятие! Люди — не машины. Они могут рвануться, ломая барьер, а могут сломаться сами. Можно жизнью рисковать, своей или тех, кто тебе подчинен, когда в бою, когда смерть вокруг и ты сам становишься смертью. Но сейчас рывок через барьер — это риск неоправданный. Двенадцать дней, господин майор Тебя сразу предупредили: двенадцать дней. И это было до того, как вас стало на пять человек меньше.
Ладно хоть не сказал Зверь, что работа затянется. Впрочем, изначально он исходил из нормального графика, а сейчас, надо думать, вновь заставит всех спешить, ни себя, ни других не жалея.
Двенадцать дней. Шанс есть. Если на Земле не станут волынить. Если сделают все быстро. Если бюрократия, которой в армии больше, чем у гражданских, не будет вставлять палки в колеса. Не со зла. У них работа такая.
Если, если, если… Шанс все-таки есть. Успеть вернуться сюда с помощью. С врачами, с лекарствами… До Земли бы добраться! Зверь прав, майор, у тебя очень мало надежды попасть на Землю. Этот прыжок — чистой воды сумасшествие. Конечно, лучше быстрая смерть в небе, чем медленное угасание на Цирцее. Но это для тебя лучше. А остальные? Если два десятка человек еще могут на что-то рассчитывать, то, когда их останется четырнадцать, Цирцея сожрет всех.
Работать мысли не мешали. Скорее, наоборот. Бессильная злость чем-то сродни тяжелому похмелью, чтобы отделаться от нее, нужно заниматься делом.
Зверь встревоженно поглядывал на командира. Раз. Другой, На какие-то секунды лицо его изменилось. Сгладились скулы, глубже стали височные впадины, губы истончились в бледный шрам. В глазах полыхнуло холодное бешенство. Гот, Еще один. Как отражение в зеркале… Наваждение ушло так же быстро, как появилось. Снова Зверь. Ничего общего с майором фон Нарбэ. Разве что волосы светлые. Да и то, Гот — светло-русый, обычная, ничем не примечательная масть. А у этого шевелюра потрясающего пепельного оттенка, о каком безнадежно мечтают многие модницы.
Тяжелая задумчивость в непрозрачных глазах.
Не успеть.
Стать Готом на мгновение, чтобы черным ледяным ветром хлестануло: не успеть. И потом — колючими снежинками все прочие мысли, чувства, оттенки чувств. Бессилие.
Как это?
Что ему эти люди? Они обычные. Просто пища, которая пока еще может ходить, говорить, выполнять какие-то действия. Полезные действия. Это понятно, когда люди полезны, когда с ними лучше, чем без них. Непонятно, откуда злость. Ярость откуда? Желание спасти? Зачем спасать? Все здесь делают сейчас то, что должны делать. И сколько бы ни осталось живых, они дадут Готу возможность улететь. Он ведь именно этого хочет: улететь. Почему же ему так больно?
Не важно. Не вникай.
Но ведь хочется понять!
Зачем?
На этот вопрос ответа тоже не находилось.
В последний раз Зверь жил среди людей одиннадцать лет назад. Не выходил на охоту, надев броню личины, четко зная свою цель и направляясь к ней, иногда оптимальным путем, иногда интересным, а просто жил. Тогда он и Зверем-то еще не стал. Имя у него было… человеческое. Тот, давнишний, не умевший убивать щенок, может, и понял бы что-то.
Нет. Ему не нужно было понимать. Он и так все знал. Не было нужды в чужую шкуру залезать, чужие мысли к себе примеривать. Он, правда, и не умел многого. Не мог свою душу в другого человека, как в глазурь, окунуть, чтобы потом пустить гладкий шарик по лабиринту вероятностей: выбирай. Как поведет себя жертва? Как поступит? Совместить бы сейчас оба умения, чтобы и следствия видеть, и причины понимать.
А смысл?
Причины не важны. Важен результат.
Беда в том, что, научившись убивать, Зверь, кажется, разучился жить. Магистр спускал его с цепи, указывал цель, и Зверь выходил на охоту. Не было никаких чувств, кроме голода. Изредка тусклым огоньком вспыхивал азарт. И все. А здесь не так. Здесь цель не убить — выжить. И люди здесь не еда — инструменты, необходимые для выживания. И маска, точнее, маски не защищают…
