Два человека на огромный, – изнутри, так просто бесконечный – лабиринт.
И все же они справлялись. Не считая сломанного ногтя и нескольких царапин, полученных на чертовой кухне… «камбузе», да… они до сих пор ни разу не были ранены. Это было везение – ненормальное, невероятное. Спроси себя сейчас, а о чем ты думал, Паук, когда собирался сюда? Так ведь и не вспомнишь. О том, что если они этого не сделают – не сделает никто. О том, что даже они не справятся с таким количеством духов. О том, что придется справиться, потому что выбора у них нет.
И еще о том, что это будет весело. Чем бы ни закончилась самоубийственная вылазка, это будет весело.
Дурак, потому что!
О том, какой он на самом деле дурак, Альгирдас догадался лишь на одной из пассажирских палуб. Им не хватило времени. Очередных затаившихся духов быстро убить не получилось. Да если бы и получилось – это уже ничего не решало. Потому что на востоке покраснело небо, засветилось алым и желтым на бледно-голубом. Океан изменился. Начался рассвет.
И с рассветом пришло безумие.
Он мало что запомнил. Он вообще не умел запоминать, что делает в этот страшный час. Что делается с ним.
Орнольф пытался удержать его… потом – расцвеченная красками темнота.
Паук убивал. Его убивали. Паутина билась в пальцах. Тело сходило с ума в танце. Он умирал, он пожирал чужие жизни, мельком чувствовал, как ломаются кости, как рвется плоть, и тут же, насыщаясь еще живой добычей, забывал о затянувшихся ранах. Очень хотелось найти людей. Из плоти и крови. Крови… Да! Горячей, сладкой от бьющегося в ней страха, чужой, живой крови.
Но не было людей. Только духи. И Паук убивал духов, безнадежно, отчаянно, страстно разыскивая смертных. Хоть кого-нибудь! Хоть кого! …
Осознал он себя в какой-то каюте, на полу… то есть, нет, не совсем на полу. Под ним, закатив глаза, билась в судорогах женщина. Она уже не кричала – только хрипела. Но не от боли, а от сравнимого с болью наслаждения.
Фейри? Да, точно, фейри из бездумных обитательниц темных сновидений. Помесь суккуба с ночным кошмаром, прекрасная и опасная, а как же – красота и смерть, они часто бродят под ручку… На какое время Альгирдасу стало не до раздумий. Вообще. Какие уж тут раздумья, когда приходишь в себя аккурат под завершение процесса?
Фейри выгнулась, впилась в него когтистыми пальцами, и Паук сам застонал от наслаждения, смешанного с предсмертной мукой. Благие боги… разве смертные женщины способны дарить такую любовь?
Его пальцы сдавили горло случайной любовницы. Другой рукой он привычно ударил под хрупкие ребра, нащупал средоточие силы и медленно вытянул наружу.
Не хотелось делать ей больно. Уж лучше так. Аккуратненько.
И не жрать!
Просто убить.
Только потом, придя в себя, отступив от порога смерти, он снова начал соображать.
Увидел что светлое ковровое покрытие залито кровью. И не вся кровь – его. В тени, полускрытое столом, лежало нечто… дурно пахнущее. Ага. Еще одна такая же. Отработанная. И съеденная. Ну, да, тогда он не соображал, что делает.
А сейчас – соображает. Пришел в себя… Значит, Орнольф уже целый час – один! Один против стаи духов…
Грязно ругаясь, Альгирдас разыскал и натянул заскорузлые от крови штаны, и вылетел из каюты.
– Рыжий!
Так… спокойно, Паук, спокойно. Вот она ниточка. Тянется, не оборвалась – значит, Орнольф жив. Только ранен. Это ничего, его не убьешь так просто…
Его и непросто убьешь не сразу.
Он разыскал датчанина в носовой части самой верхней палубы. Орнольф сидел, навалившись на фальшборт. Вокруг бесновалась целая стая духов, и Паук врезался в нее, позабыв об осторожности, как будто снова превратился в одержимого алым солнцем демона.
Он бил, рвал на куски, резал паутиной, душил, кажется, даже кусался. Меньше, чем за минуту стая сократилась до трех нечистых, самых осторожных или самых сообразительных.
Они попробовали убежать.
Покончив с ними, Альгирдас упал на колени, рядом с окружившим Орнольфа защитным куполом и осторожно коснулся ладонью прозрачной стенки.
Рыжий приоткрыл один глаз и невнятно пробормотал, стараясь не двигать разбитой губой:
– Ну, хорош! Герой-любовник.
Сочтя это за разрешение, Паук моментально распутал вязь защитных чар. Крови на палубу натекло изрядно, но к счастью не только из Орнольфа.
– Царапнули, – поморщился датчанин, – в неудобном месте. Заживет. Ты пойди на мостик, глянь, где мы вообще.
Правильно истолковав взгляд Альгирдаса, он прикрыл глаза и тихо проворчал что-то о добрых сухопутных животных.
– Без тебя никак, – Альгирдас быстро осмотрел раны на груди и на животе Орнольфа, м-да… Убить бы тебя, Паук! – Повернись-ка. Давай, помогу.
– Отвали!
– Я сейчас решу, что ты мной брезгуешь, и очень расстроюсь.
– Господи, когда же я решу, что ты скотина и набью тебе морду? – печально спросил Орнольф. И тяжело отлепился от фальшборта.
«Царапнули» его и впрямь в неудобном месте: поперек спины, под лопатками, через весь бок почти до пояса. Изрядно так царапнули – кровь сочилась до сих пор. Такие раны – от когтей – рваные, отравленные, они быстро не заживают.
Майлухт брийн
[46]
… кто в этом виноват, а, Паук?! Кого не случилось рядом, когда был нужен?
Удивительно, но к запаху крови и пота до сих пор примешивался запах морской воды. Или рыжий еще в молодости до костей пропитался морем?
Альгирдас прокусил язык, слизнул кровь с соленой кожи и медленно прошелся языком по всей длине раны, аккуратно, но без особых сантиментов. Вот. Так намного лучше. Заживало на глазах, запеклось корочкой, а через пару минут остался лишь длинный розоватый рубец. Убедившись, что здесь все в порядке, Альгирдас занялся остальными «царапинами».
Пару раз Орнольф зашипел – там, где достало особенно глубоко, но вообще-то ему, конечно, было не больно. Есть польза и от упырей, от упырьей крови, во всяком случае: обезболивание, обеззараживание, заживление – все вместе, буквально одним движением языка. Ну, ладно, несколькими. Ну, то есть, со стороны это, наверное, выглядит…
– Бесподобно это выглядит, – хмыкнул Орнольф, поднимая руку, чтобы Альгирдасу удобнее было добраться до раны на ребрах. Чуть прижал к себе его голову, зарывшись пальцами в волосы, – видели бы нас сейчас бедные мальчики!
– М-м… – Альгирдас не удержался и фыркнул от смеха.
Тут же получил ладонью по лбу – Орнольф боялся щекотки.
