Паука он нашел в его личных покоях. Тот стоял у окна, позволив ветру перебирать свои волосы, и нежно, задумчиво касался смычком скрипичных струн. Инструмент отвечал тихой, легкомысленной мелодией.
Паук беседовал со своей скрипкой – обычное дело для фейри, ну, и для Паука, разумеется. Иногда, становясь свидетелем таких вот скрипичных диалогов, Орнольф воображал, что еще немного, и он тоже сможет различать в голосе струн если не слова, то хотя бы подобие мыслей. Сможет понять, о чем же думает его Эйни, когда говорит сам с собой и со своей скрипкой.
А иногда Молот Данов понимал, что несмотря на всю близость, несмотря на общую кровь и на то, что не всегда можно было понять, где заканчивается один из них и начинается другой, Паук Гвинн Брэйрэ обитал в мире бесконечно далеком от мира Орнольфа – далеком, чужом и непостижимом.
Орнольф остановился в дверях. Несмотря на плохое настроение, картиной этой – тонкий силуэт скрипача в раме окна на фоне светлого неба, светлого моря – хотелось любоваться как можно дольше. Однако Альгирдас сразу почувствовал его и обернулся, опуская скрипку, и улыбнулся, взглянув из-под ресниц.
– Прости, что помешал вам, – произнес Орнольф, игнорируя робкую мысль о том, что Эйни, вообще-то, совсем не весело, и за эту улыбку, персонально для Молота Данов, следовало бы сказать ему спасибо, – но, может, расскажешь все-таки, каким чудом ты сумел сторговаться со Змеем?
– Не сказал бы, что у меня хорошо получилось.
– Да брось, – Орнольф поморщился, – тринадцать жизней вместо шести миллиардов, не считая целых сонмов фейри, которые погибли бы вместе с планетой. Удачная сделка, Паук!
– Я сослался на Артура. Змей прислушивается к его пророчествам.
Альгирдас положил скрипку в футляр и аккуратно закрепил смычок на внутренней стороне крышки. Постоял, глядя в стену:
– Что стряслось, рыжий? Ты смотришь так, что я чувствую себя… грязным.
– Может быть, для этого есть основания? – хмуро сказал Орнольф. И сердце сжалось, когда Альгирдас машинально коснулся пальцами серьги, уже занявшей свое законное место в правом ухе.
– С ума сошел? – как-то весело поинтересовался Паук. Не по-хорошему весело.
– С ума нужно было сойти, чтобы отправиться к Змею в одиночку. Чтобы врать мне, что ты не сделаешь этого. Чтобы… мийн мор!
[56]
.. Го хамвдих, Хельг!
[57]
перехватывать у Волка власть над его творением! Почему она не умерла? Эта девочка два дня назад должна была исчезнуть – связь между ней и Волком порвалась, – от нее не осталось бы даже памяти. Если бы ты не вмешался. Ты, и твоя паутина. Или, может быть, ты скажешь, что не знал, чем это может закончиться? Теперь ты отдаешь девочке часть своей жизни – так себе жизни, прямо скажем, не знаю, стоит ли дарить такую, кому бы то ни было – и зависишь от нее так же, как зависел Волк. Только ты не Волк, не ангел и не демон, ты – обычный упырь, и такая зависимость может убить тебя. Это ты понимаешь? Разумеется, понимаешь. Так кто из нас сумасшедший?
– Даже фейри не говорят так путано, как ты, – голос Паука смеялся, но в глазах за холодной злостью мерцало недоумение. – Мы ведь с самого начала знали, что как только Змей найдет Волка, Малышке понадобится другой источник жизни. Мне казалось, ты понимаешь, что никто, кроме меня…
– Я устал от этого, Хельг, – произнес Орнольф, борясь с подступающим раздражением, – ты все время рискуешь, ищешь опасность – играешь, а не живешь, – и никак не хочешь понять, что можешь погибнуть. А когда я пытаюсь объяснить тебе, почему то, что ты делаешь – опасно, ты врешь мне в лицо и все равно поступаешь по-своему.
– Тусау бриин де рут мей?
[58]
– повторил вслед за ним Паук, произнося слова так, что Орнольф даже не сразу их понял. Альгирдас заговорил на языке Ниэв Эйд не по-людски. Он заговорил как фейри. И – показалось? – или в голосе его действительно слышался страх?
Страх… на мгновение Орнольфу понравилось это: то, что Паук боится, что ему больно. Захотелось сделать еще больнее. И Орнольф даже успел испугаться, прежде чем вспомнил о том, с кем имеет дело. Паутина! Конечно же! Он не раз попадался в нее. И то, как Хельг говорит, как стоит, как смотрит сейчас – это инстинкт, ложь от первого слова до последнего взгляда, вызов напополам с мольбой – это его фирменный взгляд. Хочет он того или нет, но адова печать на сердце всегда оказывается сильнее.
Ведь точно так же, в точности так же он стоял перед Змеем. И так же смотрел. Беззащитный, во всей ужасающей порочности своей красоты, такой гордый и такой покорный, что даже Артур не удержался бы… святой Артур. Что же говорить о высочайшем из фейри?
– Я слишком давно знаю тебя, Хельг, – Орнольф удивлялся собственному терпению, – ради спасения смертных, ты готов сделать что угодно. Любую глупость и… любую подлость. А кроме того, я чем дальше, тем больше сомневаюсь: всегда ли то, как ты ведешь себя, обусловлено пресловутым проклятием . Может быть, тебе это просто нравится?!
Так недоверчиво… и так неуверенно поднялась тонкая, бледная рука. Сейчас пальцы коснутся лица, и Хельг поймет, что все всерьез, что это не жестокая шутка и не странная игра.
«Так уже было!» – вспомнил Орнольф. Но не смог вспомнить – когда. Эти слова: «Я устал от тебя» – дежа вю! Надо вспомнить, прямо сейчас – это важно…
Поморщившись, он отклонил прикосновение когтистых пальцев и отвернулся, чтобы не видеть светлых от напряжения глаз.
Это ж надо было сделать такую глупость – повернуться спиной к Пауку, к очень злому Пауку, куда более злому, чем Орнольф!
Со страшной силой датчанина приложило лицом о косяк двери, а потом вышвырнуло в эту самую дверь – благо хоть, он не успел закрыть ее.
Короткое помутнение сознания, и Орнольф, глотая кровь, очнулся на полу гостиной. Альгирдас, от бешенства совсем уже не похожий на человека, сидел на нем верхом, прижав коленями его руки.
– Ты… – удар по лицу, и даже чары «сках» не спасают, – хуже Змея… ты… как твой брат…
– Правда? – Орнольф больше не пытался защищаться, захваченный собственной ослепляющей злостью. – Как Дигр? В тебе сейчас та же кровь, Эйни, помнишь об этом?
Тяжелый рык сорвался с красивых, искривленных яростью губ. Обхватив себя за плечи, Паук скорчился, как от сильной боли, едва не коснувшись лбом лица Орнольфа. Зашипел и вскочил на ноги, в один миг обернувшись соколом. Он исчез в окне раньше, чем Орнольф успел пошевелиться.
«Не убил, – констатировал датчанин, не спеша встать с пола, – а ведь хотел…»
От сознания своей глупости, от понимания того, какие отвратительные обвинения предъявил он Хельгу и как ужасно ошибся… хотелось улыбаться или даже смеяться. И черт с ней – с кровью! Черт с ней, с болью, со сломанным носом и треснувшими ребрами.
