Есть!
И Альгирдас победно усмехнулся, когда Дигр с размаху приложил его головой о стену.
Продержаться… недолго. Не потерять сознания от боли. И враг перейдет черту, за которой смерть. Только не дать ему пожалеть себя…
А Дигр окончательно потерял разум, и Альгирдас, сам близкий к помешательству, весело, искренне хохотал, когда обезумевший дан обнаружил, что стал жертвой мужского бессилия.
– Бедный, бедный мужеложец, – переломанными пальцами Альгирдас неловко вытирал выступившие от смеха слезы, – и как же ты намеревался любить меня? Жаркими взглядами? Глупыми словами? Поучись сначала любить свою правую руку, может быть, с ней у тебя получится?
Наспех застегнувшись, Дигр вскочил на ноги и заорал, выпучив ошалелые глаза:
– В курган сидское отродье! Живьем! Немедля!
…Его оставили в подземелье, как был, раздетым и закованным в золото. Притянули к стене медными цепями. И лекарь, боязливо оглядываясь, испещрил его тело множеством неглубоких длинных царапин. Отворил напоследок жилы и ушел, почти убежал в сопровождении таких же перепуганных солдат.
Альгирдас ждал, истекая кровью. Солнце уже село, и очень скоро должны были выбраться на волю хозяева старого упокоища . Били их, били – не добили: шушера, об которую и мараться не стоило, расползлась от братьев по таким вот древним, нелюдским могильникам, и никто не стал искать их по подземным норам.
Вылезут – сдохнут. А пока живут в темноте, кормясь крысами да летучими мышами, не стоит тратить на них время.
То есть так думали тогда, шесть лет назад. Все, и Альгирдас тоже. В его землях хватало курганов фейри, и он взялся сам проследить, чтобы ничего из них не выползало наружу. Теперь вот оказался внутри. Самое время пересмотреть свои взгляды на войну до победного конца.
Что делает сейчас Дигр? Завтра с утра он явится посмотреть, что осталось от Паука, и будет рыдать над останками. А сейчас? Рвет и мечет? Напивается тяжелым, сладким ромейским вином?
Он не тронет Эльне, он забыл о ней, ревность безумца направлена на Орнольфа. А рыжему уж точно не убудет от того, что сумасшедший братец ревнует к нему Альгирдаса…
Месяц назад, Паук, ты тоже не принимал его всерьез, помнишь?
Дигр обманул его дважды. В первый раз, когда проник в дом, защищенный чарами. Это казалось невозможным и все же произошло, и боль от предательства отца, хоть и померкшая, в сравнении со всем, что случилось потом, до сих пор отдавалась в сердце. Второй раз Дигр обманул его, оказавшись безумцем. Альгирдас рассуждал и думал, как обычный человек. Ожидал от врага осмысленных действий, направленных совсем не на те цели, о которых мечталось Дигру. Увидев перед собой захватчика, влюбленного в Эльне, мечтающего о ней и о земле Альгирдаса, он начал бой именно с ним. И потерпел сокрушительное поражение от сумасшедшего, чьи помыслы сосредоточились отнюдь не на женщине и власти…
Перед лицом смерти можно было бы уже успокоиться и перестать судить себя и свои ошибки, перестать вспоминать, наконец. Но плечи сами собой брезгливо передернулись.
– Где вы там, сволочи? – Позвал Альгирдас, просто чтобы услышать собственный голос. – А то я ведь могу и оклематься.
Из темноты раздалось многоголосое шипение. Обитатели кургана проснулись, увидели старого врага и злились теперь с почтительного расстояния, еще не веря в то, что столкнулись не с очередной уловкой Гвинн Брэйрэ.
– Давайте-давайте, – подбодрил их Паук, – все честно. Цепи медные, кровь настоящая, раньше начнете – быстрее закончите, так пошевеливайтесь! Надо же и мне когда-то сдохнуть, – добавил он уже значительно тише.
И вздрогнул, когда совсем близко прошелестело, причмокивая:
– И то верно, мальчик. И то верно. Пришел твой черед.
– Сенас? – не веря, переспросил Паук, напряженно вглядываясь во тьму. Из непроглядной черноты выстрелило болью, и затянувшиеся было раны открылись вновь.
– Не ждал меня здесь, Альгирдас, сын Оржелиса? Загнал ты меня за темные леса, за высокие горы, за море синее, страшное, до самой родины моей далекой. Да только прослышал я, что какой-то дан врага моего злого на цепь, как пса посадил, и служит ему Паук Гвинн Брэйрэ, будто пес. А когда не служит, то дан его, как пса, плетью наказывает. И пересилило любопытство, вернулся я в твою землю, а тут и ты рядышком случился. Стало быть, моя взяла, Паук. Ты меня не упокоил, а я вот напьюсь твоей крови.
– Пей, – хмыкнул Альгирдас, – не подавись только.
Чего хотел Сенас? На что надеялся? Напугать? Да разве сравнится какой-то там повелитель навьев, навсегда заточенный в плоть, лишенный и сил и чародейских умений, с даном Хрольфом? Старый и злобный враг, обычный, не безумнее любого из братьев Гвинн Брэйрэ, что он может? Только убить. Альгирдасу это и нужно.
Он дернулся от боли, когда острые зубы впились ему в шею, но тут же улыбнулся: разве это боль? И закрыл глаза, позволяя жизни утекать из тела. Эта рана не закроется. Сенас умеет убивать.
Только чем меньше оставалось жить, тем противнее шевелился червь где-то в сердце. Разве так умирают, Альгирдас? Это враг! Ты же воевал с ним, убивал его выродков, гнал эту падаль день и ночь, шел за ним по запаху его страха. Растоптал, раздавил. И сейчас позволяешь ему выпивать тебя! Твоя кровь – волшебная кровь, дар богов, солнечный свет льется в прогнившее нутро упыря! Да что с тобой, Паук? Или Дигр все-таки сделал из тебя женщину? Хочешь умереть – умри в бою!
Стая жадно шипела в темноте, от Сенаса несло тлением и землей, Альгирдас задыхался, вздрагивая от холода, понимая, что это холод смерти, и дрожь его – судороги, агония обескровленного тела. Человек уже был бы мертв. Альгирдас… еще… жил?..
Приподнял голову, в последний раз вдохнув отвратительный смрад тела Сенаса. И впился зубами в гнилую плоть, прямо в жилу, полную холодной крови.
Сенас рванулся в сторону, но Альгирдас только крепче сжал челюсти, и свирепо зарычал. Удивился: сил не осталось даже выблевать отвратительную вонючую слизь, а рык вышел такой, что содрогнулся курган. Сенас стонал и дергался, сам не в силах оторваться от источника живой крови, и Альгирдас рвал его зубами, глотал кровь мертвую, пока опомнившиеся навьи не накинулись на него всей стаей.
– Не-ет! – только и крикнул Сенас, наконец-то освободившись, но уже не успевая ничего сделать. Десятки рук схватили медные цепи, разомкнули звенья, вцепились в тело, чтоб разорвать на куски, сожрать добычу.
Лопнул со звоном золотой ошейник…
И Паук Гвинн Брэйрэ вскочил на ноги, расшвыривая навьев, как котят.
– Нот гэйрим се исин комрак, Сенас!
[11]
– прокричал он звонко и напевно, раскидывая в стороны руки в золотых браслетах. – Мас миэйнли эйг – ир гэд!
[12]
