Конечно, эльфийка привлекала иногда любопытные взгляды. Однако, скорее, своим мужским костюмом. Ну еще, может быть, миловидным личиком.
Хотя эльфы все как один смазливы.
Это правило, однако, знало и исключения. Например, в лице ее спутника. Высоченного, даже по эльфийским меркам, альбиноса. Которого его эльфийский Бог красоты явно обошел вниманием.
Наверное, как раз по этой причине он был мрачен. А при взгляде на гигантский меч, лежащий на плече эльфа, всякая охота подходить к нему по какому бы то ни было поводу отпадала напрочь.
И те немногие горожане, которые косились на парочку, раздумывали над тем, что нашла эта девочка в уродливом своем спутнике и с чего нелюдь вдруг вырядился в одежду с отличительными знаками анласитского ордена Белого Креста.
Эльф, впрочем, не замечал этих взглядов. Или не желал их замечать. Он шел по самой середине улицы, предоставляя всем встречным привилегию свернуть с его дороги. Отказавшихся от привилегии не было.
Через час они были в порту.
Элидор медленно осмотрел все корабли, стоящие у причалов, и по каким-то только ему известным признакам выбрал одну из трех эльфийских лодий.
На сходнях сидел вахтенный и удил рыбу.
– Капитан на борту?
– А по какому поводу? – Рыбак даже не потрудился посмотреть на подошедших.
Нога Элидора дернулась в направлении задницы хама и замерла на полдороги.
– Мы хотим добраться до Айнодора.
– А-а, – глубокомысленно ответил вахтенный. – Он у себя в каюте.
Монах еще раз подавил естественное желание отправить вахтенного ловить рыбу голыми руками и шагнул на прогнувшиеся сходни, огибая рыбака.
– Э, э! – возмутился тот. – Рыбу распугаешь. Он поднял глаза на возмутителя спокойствия. И увидел стилизованное изображение Белого Креста на груди монаха.
– Где каюта капитана?
Взгляд вахтенного наконец-то добрался до лица Элидора. М-да. Такое выражение лица уместнее всего было бы на похоронах.
– Там. – Вахтенный ткнул пальцем в сторону кормы. И долго смотрел вслед мрачному типу и милейшему созданию, которое пропорхнуло следом.
Аквитон. Столица – Миасон
Эльрик де Фокс
Остановились мы с Тарсашем в стороне от дороги, на равнине, возле крохотной прозрачной речушки. Я отпустил скакуна попастись и принялся лениво размышлять на тему чего бы сожрать, чтоб с готовкой не возиться.
Ничего аппетитнее галет в голову не приходило. Потом пришло. Чувство опасности. Пришлось взводить арбалет, ненавязчиво так, словно бы шутейно. Ну сидит шефанго у костра. Ну арбалет взводит. У каждого свои развлечения.
Когда это существо вышло из темноты, мой палец нажал на спусковой крючок сам. Я успел еще осознать летящий в меня комок черной пустоты, в котором заодно исчез и болт. А потом пустота обрушилась, поглотив все.
И был ветер. Холод утра. Пепел костра.
Превратившиеся в труху доспехи посыпались, когда он сел. В голове было пусто… Совсем пусто. До звона. И Эльрик тупо пялился на то, что принял за остатки кострища. Это была трава. Это была земля. Это были камни.
Они были.
И они превратились в серую пыль.
Холод забирался под одежду. Шефанго машинально пошарил взглядом в поисках плаща, брошенного вчера рядом с костром. Потом протянул руку за топором… И звенящая пустота сразу, резко, обморочно сменилась ужасом, осознанием.
Топор!
Блестящие слюдяные пластинки. Серебряная слюда.
И ничего больше.
Металл сыпался в руках.
Высокие своды, острая вонь, запах ярости и страха. Разрубленные тела, черная и зеленая кровь, потеки слизи на полу и стенах. И искалеченное лезвие в руках.
А потом лучи солнца, пляшущие на сером шелке. И сияющие золотом восхода облака. И бриллианты росы на вантах стоящих в гавани судов.
– Словом императора наследный конунг Анго, владетельный конунг Эльрик де Фокс да будет изгнан!
– Что, прям так?
– Не ерничай! Возьмешь доспехи и оружие. Да на топор свой не зарься!
– А кто его тут еще поднимет?
– Словом…
– Хрен вам, Ваше Величество! Это мой топор!
А пальцы, оказывается, дрожали. И слюда превращалась в пыль. Она сыпалась, смешивалась с пылью, которой стала земля. И глупо было не понять, что – все. Что теперь уже окончательно – все. Что потеряно Оружие. Потеряно. И как будто ничего не осталось. Ничего не держит здесь…
Что-то стояло в горле горячим болезненным комком.
А лицо Древнего, шагнувшего из темноты, помнилось отчетливо. До последней морщинки.
Эльрик бессмысленно смотрел на перстень Джэршэ, пылающий в утренних сумерках собственным внутренним светом. Перстень, который сам оказался на пальце, когда Древний подошел к костру. Перстень, который защитил его.
Зачем?
Элидор сказал:
– Может, пригодится.
Может.
Такой неожиданной, бессмысленной и от этого страшной была потеря, что всплыло постыдное, горестное недовольство, беспомощная злость:
– Зачем теперь жить?
Оружие.
Ерунда. Мелочь. Дешевка. Разве в этом смысл? Разве оно – цель бесконечной дороги? Разве…
Какая, к акулам, разница?
Топор, ставший частью души. Память о доме. Память о прошлом. Память о настоящем. Оружие, что было рядом всегда. И никогда не предавало. И погибало. И возрождалось к жизни. Ближе, чем друзья. Дороже, чем любовь. Важнее, чем… жизнь?
А ведь Древние уходили. Исчезали. Были уничтожены или спрятаны – не важно. Разрушитель выпустил их в мир, нарушив собственные законы и законы Величайших. Впрочем, Создатели и сами не стеснялись в нарушениях.
Этот Древний, владыка Пустоты, повелитель Ничто, не убийца даже, ведь Смерть – это продолжение, а Пустота – исчезновение. Нет, он не убийца. Он – Древний. И он сгинул настолько давно, что даже до Эльрика доходили когда-то лишь сказки.
Сказки о минувшем задолго до его рождения. – Зачем? – Шефанго сидел на земле и смотрел в серое небо. – Зачем сейчас-то? Чего ты хотел?
Небо молчало.
Эльрик поднялся на ноги и медленно побрел к дороге.
– Я уйду, – пробормотал он то ли себе, то ли Разрушителю, который, впрочем, все равно не слышал его. – Ты ведь этого хочешь, верно? Воюйте, играйте… провалитесь вы все со своими забавами. И сделать я с тобой ничего не могу. Знаю. Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть, так? Так. Только чужая мудрость, она, знаешь ли, не для дураков-шефанго…
