Потом, когда юноша-скопец выучился грамоте, они поменялись ролями. И уже Ахмази рассказывал, торопясь, взахлеб, спеша поделиться прочитанным. И слушал Секира. Внимательно слушал. Очень приятно рассказывать, когда слушают так. Редко-редко, но бывало, что прерывал нелюдь поток слов и эмоций, рвущийся из парня. Спрашивал. Уточнял.
И зарождалось тогда у Ахмази смутное подозрение, что все, о чем он рассказывает, Эльрик знает и так. Но исчезало подозрение так же, как появлялось.
Много позже он понял, что Эльрик действительно знал. Но зачастую то, как трактовал прочитанное друг-подопечный, было для нелюдя ново и необычно. И интересно. Да.
– У меня никогда не будет ничего, кроме книг, – вырвалось однажды у Ахмази. Горько так вырвалось. – Ничего. Один из смотрителей гарема или придворный писец… Знаешь, как я мечтал когда-то, что буду воином! Буду покорять города. Захватывать сокровищницы. Брать пленных, и всех, даже самых знатных, обращать в рабов. И чтоб боялись меня и почитали, как халифа. А те, кто обижал когда-то, спали бы вместе с собаками и свиньями.
– Негусто, – прошелестел Эльрик, полируя свой шлем. – С такими замашками долго в правителях не протянешь. Скинут.
– Если бы боялись – не посмели бы бунтовать.
– Уважение, оно не за страх, – сухо обронил нелюдь.
– Как? – не понял Ахмази. – А за что тогда? Тебя же вот боятся. И уважают. Так уважают, что даже меня не трогают. Потому что с тобой ссориться не хотят.
– Слушай, парень. – Секира отложил шлем и уставился в лицо евнуха своими страшными глазами. – Ты давно уже стал умнее меня, так не пристава к старику с глупыми вопросами.
Ахмази напрягся. Когда Эльрик называл себя стариком, он обычно изрекал что-нибудь, что резко меняло взгляд юноши на жизнь.
С того, самого первого, раза. Когда на ярком примере перепуганных конюхов объяснил нелюдь мальчишке, что подобострастие отвратительно не только для того, кто унижается, но и для того, перед кем.
– Я не с глупыми, – растерянно пробормотал Ахмази. – Но ведь, Эльрик, если боятся, значит, есть за что. А это – уважение.
– Это страх. – Нелюдь достал свою вычурную трубку. Задумчиво повертел в руках. – Знаешь, – произнес он медленно, словно подбирая слова, – давай начистоту. Ты не младенец уже и, думаю, поймешь все правильно.
Юноша молчал. Слушал.
– Для тебя действительно многое в жизни недоступно. – Алые глаза в прорезях маски, казалось, не отрывались от лица, но Ахмази давно уже научился чувствовать, куда смотрит Эльрик. И сейчас Секира смотрел на трубку в руках, избегая встречаться с собеседником взглядом. – Тебе не стать воином. Тебе никогда не придется познать женщину. Многие поступки, которые совершают мужчины только потому, что они мужчины, ты тоже никогда не совершишь. Это так. Но зато ты свободен, парень.
– Я раб.
– Это не важно. Твой разум не туманят животные инстинкты. И никогда не сотворишь ты тех глупостей, на которые толкает других похоть. И женщины не смогут вертеть тобой, как вертят, скажем, халифом. Или вот мной.
– Тобой?
Черные губы тронула улыбка:
– Они кем угодно вертеть могут, уж поверь мне. Но мы не о женщинах. Понимаешь, Ахмази, тебя не одолевают очень многие эмоции… чувства, которые мешают здраво воспринимать жизнь. У тебя есть возможность смотреть и видеть больше, чем видят другие. Больше понимать.
– Если следовать за твоей мыслью, такая возможность есть у любого скопца. Да только не видел я среди нас ни одного достойного подражания.
– А я вот вижу одного. Уже лет пять, как вижу. Только моли богов, Ахмази, чтобы подражать не начали. Ты ведь один из немногих, кто научился читать и кому это понравилось. Ты уже сейчас рассказываешь мне о жизни двора больше, чем вижу я сам, хотя я-то наблюдаю этих людей много дольше и много чаще, чем ты. Ты привык к тому, что тебя перестали обижать, но по-прежнему ставишь это мне в заслугу. А ведь на самом деле, парень, ты давно уже научился сам избегать столкновений. У тебя получается, пусть самую малость, но получается влиять на других.
– Секира, но ведь это ты мне рассказывал, как кого приструнить. Ну, помнишь, объяснял, к кому какой подход нужен, кого чем запугать можно, или улестить, или…
– Или… Я у тебя что, единственный свет в окошке? Ты за мной себя видеть перестал. А ведь мы с тобой далеко не обо всех говорили, кого ты на сегодняшний день с руки кормишь. Разве нет?
– Я… не помню.
– Зря. Ты давно уже все делаешь сам и не нуждаешься во мне. Кстати, матушка халифа, я слышал, очень недовольна своим сказителем. Мол, старый он совсем, воняет, читать стал хуже, не знаю, что ей там еще не по нутру.
– Да она вечно всем недовольна… – Ахмази недоговорил и уставился на наставника чуть испуганными глазами. – Секира, – выдохнул он, – а ведь старую Жайсану владыка слушается до сих пор. А я читаю лучше многих…
– Ты… думаешь, у меня получится?
– Заодно и попробуешь. Если не ты, то кто? Юноша медленно кивнул, уходя в какие-то свои мысли и расчеты.
Эльрик закурил, прокручивая в памяти разговор. Ахмази нравился ему, но детские обиды на тех, кто издевался над ним, и несколько лет, которые прожил мальчишка хуже, чем последний шелудивый пес, да плюс к тому еще и осознание своей неполноценности – все это не могло не заразить евнуха ненавистью и желанием отыграться. Низким желанием. И недостойным.
Вопрос в том, получится ли у самого Ахмази избавиться от подобных устремлений. Объяснять-то можно сколько угодно, а вот поймет ли парень сам? Захочет ли понять?
– Секира. – Ахмази тронул де Фокса за рукав. – Ответь мне еще на один вопрос, ладно?
– Ладно…
– Ты здорово объяснил, как это хорошо – быть евнухом. И я даже понял, что, не оскопи меня в детстве по приказу халифа, был бы я сейчас жалким и ничтожным рабом собственной похоти, игрушкой женщин, самодовольным слепцом, как все твои приятели-вояки. Да. Я понял. Но скажи, а ты сам хотел бы получить власть, почет, богатство и уважение взамен на свою мужественность, которая лишь осложняет жизнь?
– Нет, – честно сказал Эльрик. – Только, Ахмази, у тебя выбор небольшой. Либо плакать по поводу того, что тебе недоступно, либо ставить себе цель и идти к ней. По-моему, ты выбрал уже давно.
– Я выбрал. Но не давно. Я только что выбрал. Секира, это страшная цель. И дорога страшная.
– А иначе не интересно. – Нелюдь сверкнул своими острыми зубами. И Ахмази не решился в тот раз сказать ему, что нашел летопись, где описывается внешность эльфов. Не решился сказать, что когти, и клыки, и маска, скрывающая жуткое лицо, летописцем не упоминались.
«Будет игра, и правила той игры станут камнем на шее у игроков. Будет игра, и выигравший будет плакать, но и проигравший радости не обретет. Будет игра, и призом в той игре станет страх, и сойдут светила с путей своих, и мир встанет на краю пропасти».
