Мастер Ри смотрел, слышал звон мечей и видел. На поляну хлынул океан света. Мастер Ри смотрел — Солнце струило сквозь него, сквозь его руки, глаза, тело ярчайшие вихри. Оно светило в глаза и не слепило, оно грело и не было жарко. Его тепло было столь легким, что Мастеру Ри казалось — он парит, без веса, без усилий. И земля парит под ним, такая же невесомая, как он. И они связаны одной радостью.
Двое вложили мечи в ножны и поклонились Мастеру Ри. Солнце было по-прежнему здесь, в них, всюду. Но привычное вновь вступило в свои права.
— Воин всегда в Солнце, — произнес один из товарищей учителя.
Мастер Ри поднял голову и смотрел прямо на свет. Солнце било сквозь листву в глаза. И это земное солнце дышало ему в лицо так же полно, как и тончайшее и теплейшее Солнце Мира. Солнце Мира смотрело на Мастера Ри сквозь земное, из неведомых глубин. Он знал, что Оно его видит.
Перед воином Солнца стоял мрак — тени-армия не-мира. Сплошная масса угрозы. Она медленно стронулась с места и потекла на него, вязко, неумолимо. Он сделал шаг навстречу, и всё вдруг изменилось: стало светло, невероятно светло. Свет нахлынул, а мрака не стало.
И перед воином Солнца открылась тонкая, извивающаяся, пульсирующая черная нить. Нить, готовая вот-вот свернуться и исчезнуть. Воин Солнца ступил на черную линию и просто пошел. Нить дернулась, рванулась и обозначила одну-единственную точку проникновения. Воин устремился к ней. Что-то должно было произойти.
Этим и заканчивается битва Мастера Ри с многочисленным войском Железного Грона. И Мастер Ри уже стоит перед Белыми Воротами.
Но нам, конечно же, хочется увидеть события, что происходило на пути Мастера Ри к Белым Воротам. И хотя, наблюдая за Мастером Ри, а не воином Солнца, мы тоже ничего толком не разглядим в этой круговерти, всё же посмотрим, понаблюдаем.
…и едва он вошел в город, на него навалилась тяжесть. Черные улицы, черные дома, слепые окна. Грохот запираемых за спиной ворот.
Мастер Ри видел, что всё это ложь. Он уже «двигался сквозь пустоту», полный отрешенности. Падали капли дождя, но мостовой не достигали. Плыли навстречу человекоподобные силуэты, словно искаженные бредом декорации, расставленные здесь для него. И единственно, почему они его не касались, не замечали, проходили мимо и даже сквозь — Мастера Ри здесь не было, он был вне лжи.
Улица вывела на большую, вытянувшуюся овалом площадь. Здесь его ждали. Выстроившись полумесяцем, на площади стояла шеренга конников. Черные плащи, наброшенные поверх зеркальных доспехов, колыхались на ветру. Кони били копытами, готовые ринуть и растоптать.
Войско качнулось, единым движением опустились копья и алебарды, и кони получили свободу.
Мастер Ри не шелохнулся. Всадники пролетели сквозь него сухим ветром. «Призраки».
Его мысль услышали, и началось что-то иное. Всадники, проносясь насквозь, рассекали его субстанцию жизни на тончайшие ленты; ветер подхватывал эти кусочки жизни, сплетал, перекручивал, сбивал в клубок, а потом одним порывом раскидывал во все стороны; ленты уносились прочь, оставляя вместо себя одну лишь боль.
Схватка длилась долго: всадники уничтожали субстанцию жизни катанабуси, а жизнь всё прибывала и прибывала как вода из недоступного всадникам источника, и жизнь эту им было не исчерпать.
Кто-то, кто направлял всадников, понял — так с рыцарем не совладать, и ветер тучей утянул войско в переулок.
Только катанабуси хотел сдвинуться с места, как на площадь упало покрывало, окутало его плотной материей вихрей. Воздуху не стало, вместо него — тяжкое колыхание и полынная горечь.
Исподволь, прячась в вихрящихся складках, кто-то стал переписывать истины, слагающие душу Мастера Ри. Это как вырывают сердце — железная хватка дробит кости, рвет жилы, лопаются артерии, нервы, и сердце захлебывается собственной кровью, ибо в крови этой уже не жизнь, а смерть.
Душа застонала колоколом, сброшенным с колокольни наземь. Надрывный звон отразился от земли и устремился в небо, в то небо, где не угасает ни глас колоколов, ни единый вздох души.
С неба спустился воздух, пронизал вихрящуюся ткань мрака — железная хватка на сердце разжалась. И душу отпустило. Мастер Ри дышал, и сердце билось.
Кто-то понял, что и так ему не совладать.
Мастер Ри отер пот с лица, ноги ослабели, и он опустился на мостовую. С удивлением посмотрел на побелевшие пальцы и полез в заплечный мешок. Не сразу сообразил, что лезть в мешок лучше и удобней, если его снять со спины. Вытащил флягу с чайным напитком и принялся пить — одним долгим глотком. Половины содержимого фляги как не бывало. Он заткнул флягу и повесил ее на пояс. Надо было двигаться дальше.
Вскоре черный цвет остался позади: Мастер Ри оказался у стены, преградившей путь серым кольцом застывшего сна. И в стене небольшие ворота. Они раскрылись перед Мастером Ри с мягкой беззвучностью фантома и так же бесшумно затворились за спиной.
Серые стены и крыши. Нет, они не имеют цвета; бесцветные, смотрят они безучастно на унылое переплетение улиц; а мостовая недвижно уставилась на плоскую фольгу небосвода. Под этим недвижным тусклым взглядом всё превращалось в тоску: прошлое и будущее, мир и Мастер Ри в нем, и мир в Мастере Ри.
Лес, когда-то живой осенний лес, рассыпался серым пеплом; гиблые вонючие болота со своим вечным дождем превратились в пустые бесформенные образы никогда не существовавшего; Рольнодор? да полно, был ли Рольнодор? — пустой звук. Удаляющийся вниз по склону странник Фью — обманчивый призрак, тень. И всё прошлое — тень, всё растворялось в безысходной серости и тоске. Тоска ни о чем и пепел никогда не случившегося. Тоска и пепел.
Возник и стал приближаться гул, как от далекого землетрясения. Снова на него скачет войско, снова всадники и кони. А видится лишь серый вал, да стоит гул в ушах.
Вал приблизился, и гул превратился в частые сильные толчки — под ногами вздрагивала мостовая. И в ответ напряженно и мощно толкнуло изнутри, словно воздух в груди, настоящий и живой воздух истинного мира встретил напор серого наваждения; и Мастер Ри ощутил волю к сопротивлению.
Воля Мастера Ри призвала на помощь «стихию движения» — сидзеноугоки.
В сидзеноугоки словно медленно, неторопливо плывешь по реке, точнее, тебя просто несет вода. Каждое движение законченно и безукоризненно. Нет никого, кто сделал бы движение точнее и правильнее, чем само движение. Ты как бы смотришь на свои движения со стороны. Не на себя смотришь, а на само живое движение, вполне к тебе равнодушное. А стихия движения делает свое дело, то, для чего она была призвана.
Словно человек отделил от себя свое тело и отдал его в руки стихии движения.
И сидзеноугоки встретила удар серого войска. Всё вокруг закипело и забурлило, словно гейзер ударил.
Меч катанабуси мелькал сверкающими зигзагами; а со всех сторон неслись всадники, наседали, торопили друг друга механическими голосами. И, едва успев взмахнуть алебардой, разлетались рваными фрагментами. Перекресток заваливало металлическим хламом.
