— Как раз наоборот. Друг на друга-то и стали похожи. Вот только меня все ухо переднее смущает.
— А оно как, слышит?
— Да слышит, отчего ж, да только как-то странно. Шум моря, шум далекий звезд. А то и мысли местных аборигенов улавливает.
— А щас ты его чувствуешь?
— Все свое ношу при себе. Куда от него? А ты тоже не тот. Я вот удивляюсь, как ты тогда, при переходе из мнимого, додумался, что время остановить надо?
— Какое время? Я тебе ничего не советовал. Твоя ж Галактика — твое и время. А вот ты мне вовремя подсказал, ну, насчет замысликов отстрелить.
— Каких еще замысликов? Мне не до того было. Время застопорить — это тебе не блюм всосать.
Две тени на мгновение остановили свой непрекращающийся танец. Первым опомнился Лукреций.
— Ах вот даже как… Есть, значит, еще Голоса Могучих Сил во Вселенной.
— Поехали, Кеша. Нам стоять нельзя. На нас тут смотрят.
— А ты им кивни. Им это нравится.
Фомич кивнул. Аборигены, столпившиеся внизу у подножия великой горы Пука, восторженно взвыли. А затем в священном ужасе разбежались по делам.
— Ну что, теперь поверил? — спросил Яна-Пунь у бежавшего рядом сынишки.
— Как не поверить, — отозвался тот. — Вот только второго все равно не разглядел.
— Ну ты даешь, сын!
— Вот видишь, как просто, — заметил Фомич.
— А когда они от тебя пророчеств потребуют, какие будут твои действия?
— Пророчествовать. А они уж сами истолкуют, как им заблагорассудится.
— Кстати, помнишь Богатырскую Сагу?
— Конечно. На память пока не жалуюсь: даже если и не хочу, все равно помню.
— Так вот. За пару дливов до нас там у них объявился один Герой. Они в пророчества у себя глянули, прикинули — Он. Так ему и сказали. Вот он и попер на рожон. Стал со всеми расправляться, разделываться, с темными силами бороться. Эти нарадоваться не могли. А он возьми и засыпься. Причем, не на Императоре даже, а на его втором министре. Эти в трансе. Глянули опять в пророчества, пересчитали — нет, не Он. Пока из транса выходили, тут и мы нагрянули. Вспышкой, так сказать, стремительной Силы.
— Я тебе больше скажу. Я в пространстве этом мнимом одну интересную вещь обнаружил. Оказывается, был, при гуманоидах еще, один изобретатель. Он вывел Формулу Пророчеств. Ну и, естественно, стал их писать. Почти для всех заселенных миров написал и разослал. Все больше невеселые, о последних временах гуманоидных. Вот только помер не вовремя.
— Это дело обычное.
— Само собой. Пророчества те он на машине считал, а подправлял вручную. И вдруг скоропостижно скончался.
— Да ну.
— Вот ведь. А после его кончины остальные пророчества машина уже сама сваяла и отправила. Вот. Но машину ту так и не обнаружили.
— Ясно. Эпоха вырождения.
— Да уж.
— К чему ты это, Фомич?
— А что если машины вообще не существовало, как и Формулы?
— А сам-то хлопец существовал?
— Да. Вот тебе, Кеша, прихотливые капризы хронологичности мироздания…
— Намекаешь, что одно из двух — или хлопец влез в эти хронопоследовательности, или хронологичность мироздания его за каким-то клюпом породила.
— М-да. Изобретатель изобрел или изобретателя изобрели. Нет, ни на что я не намекаю. Мироздание через те пророчества и зафиксировало предопределенность. Предопределенность конца гуманоидов. После оглашения подлинного Пророчества уже ничего не изменишь, как ни бейся.
— А мне их, веришь ли, Фомич, жаль… Стой, Фомич! Если в хронологичности уже все предписано, то как у нас получилось с Крюгером, мы же его из собственной судьбы выдрали? Или, как это ты излагаешь, пока не оглашено — все можно изменить, переиграть?
Тень Фомича взвихрилась и замерла:
— А кстати, наш гость еще в себя не приходил?
— Не-а. Лежит, милай. Вишь как его разморило.
— Ну тогда еще малость погудим в небесах.
— А о чем? Есть идея?
— Конечно. Учитывая хронологичность сущего. Нет, давай все же очухаем его. Что-то надоело ждать. Лукреций изобразил свист урагана и мягко опустился у ног Крюгера.
— Вставай, солнце уже высоко.
Крюгер застонал и зашевелился.
— Мама, мамочка. Ой, сегментики мои болят. Ой, хватательные мои ноют. Нет мне радости в этой жизни. За что, злодейка судьба, меня так? Лучше бы я и не рождался на этом бесполезном свете. И зачем меня в Верховные понесло, лучше б я в астронавты подался, — вид Крюгера был жалок. Скафандр сам по себе отвалился и теперь валялся рядом, прорастая мягкой пушистой травой.
— Ну что, очухался, родимый? — участливо спросил Лукреций.
— Да есть немного, — осторожно покрутил ушибленной головой Крюгер. — Ну и сон мне приснился, доложу я тебе. Не сон — кошмар.
— Да? А ну-ка поведай.
— Били меня, изверги. Жизни лишали. Издевались, глумились, мучали нещадно. И больно-то как. До сих пор все болит. И кто?! Фомич! Никогда бы его в душегубстве не заподозрил. В узурпаторстве — да, в тиранстве — да, даже в коварстве, наконец, но никак не в душегубстве.
— Вот ведь жизнь какая штука хитрая, — посочувствовал Лукреций.
— А ты-то что здесь делаешь? — сквозь опухшие гляделки Крюгер настойчиво пытался разглядеть Лукреция.
— Да так, — махнул Лукреций. — Ничего особенного. Я тут вроде как местный. Вот Верховного Спонсора давеча отметелили с дружбаном. А так, скучновато у нас тут.
— Техник-Наладчик Лукреций?! — распознал-таки его Крюгер. — Так это ты? Злыдень, ведь это ты меня так отделал. Смотри — спинита болит, обонялка в суспензии вся. Не стыдно тебе, молодой человек? Какой пример ты подаешь подчиненным?
— Окстись. Какие у меня подчиненные?
— Ну к примеру, моим. Как никак — я Верховный, собственной персоной. Эй, Главный Церемониймейстер, эй, Шеф Оркестра, музыку! Я вхожу в тускало!
Крюгер совершил попытку подняться и гордо повернуть голову согласно статье Церемониального Уложения. Сзади спикировал Фомич, веселый, как мальчишка:
— Никаких церемоний. Парад отменяется. Равнение на Пиратов Вольного Времени!
— Как это? — прохрипел Крюгер.
— В смысле физического явления, а не времяпрепровождения. Хотя, в определенном смысле, верно и то, и другое.
— Ребята, ну почему вы Верховного так не любите? Я уже не спрашиваю, почему не боитесь. Верховный по определению выше дрязг, склок и разборок. Иначе равновесия нам не видать как своих гляделок.
