Наташа подняла, зажгла для него спичку. Когда он прикуривал,
она заметила, что по его землистым морщинистым щекам текут слезы.
- Вам нехорошо?
- Наоборот, мне очень хорошо, - он улыбнулся. Все зубы у
него были железные.
- А что же вы плачете? - удивилась Наташа.
- Я здесь сидел, - ответил он, продолжая улыбаться.
- За что?
- Про встречу на Эльбе слышала?
- Конечно. В сорок пятом наши встретились с союзниками, с
американцами и англичанами.
- Вот за это я и сидел. Не понимаешь? - Он смотрел на Наташу
и улыбался, но в выцветших воспаленных глазах все еще стояли слезы.
- Не понимаю,- строго нахмурилась Наташа.
- Я, видишь ли, до войны преподавал английский в
Ленинградском университете. За четыре года в окопах так соскучился по языку,
что не удержался, поболтал с союзниками. Ну и получил двадцать пять лет лагерей
за шпионаж.
- Они вас там завербовали? - прошептала Наташа после долгой
мучительной паузы.
Старик засмеялся. Наташе стало не по себе и захотелось уйти
в купе. И вдруг на опушке, у насыпи, промелькнуло нечто огромное, бурое. Наташа
с веселым ужасом узнала медведя.
- Смотри-ка, шатун, - хрипло сказал старик, ткнув в стекло
пальцем.
- Я читала, шатуны- это те, что зимой не спят. А сейчас май.
- Шатун, - повторил старик - Видишь, к железке не боится
выходить.
- Они людей едят?
- Не обязательно. Если один раз такой зверь попробует
человечины, потом уж будет до смерти людоедом. Задерет, закопает, подождет,
пока протухнет, потом отроет и съест.
- Кошмар...
- Это не кошмар, девочка. Это закон природы. Вот когда
человек человека ест, это да. Кошмар.
- Людоеды только в дикой Африке водятся,- неуверенно
заметила Наташа.
- Здесь тоже, - старик кивнул на тайгу за окном, - урки
когда идут в побег, берут с собой какого-нибудь тихого фраера. В тайге без мяса
долго не протянешь, - он криво, зло усмехнулся, - обычно они политических
предпочитают. Мне тоже предлагали. Я чуть не пошел с ними. Все уже было готово.
- И что же?
- Господь уберег. Бежать можно не раньше мая, когда снег
сойдет. Мы с февраля стали готовиться, а в марте Сталин умер. Я, знаешь, не
сразу поверил, что освободят нашего брата. Говорили разное. Берия объявил
амнистию для урок. Политических это вначале не касалось. Но мне сон приснился,
будто еду я в поезде мимо этих самых мест, не в телячьем вагоне, а в купе. Сижу
себе вот так, на откидной скамеечке, курю хорошую папироску и болтаю с девочкой
в зеленом платье. А она смотрит на меня своими ясными голубыми глазами и
думает: все ты врешь, старый дурак.
- Может, вы и правда все врете? - слабо улыбнулась Наташа.
Старик опять засмеялся, потом закашлялся и, впервые взглянув
Наташе прямо в глаза, произнес:
- Вот родишь ты своего ребенка, станет он взрослым, и для
него все это встреча на Эльбе, таежные зоны, урки-людоеды- будет таким далеким
прошлым, что уже не важно, вранье или правда.
- Встречу на Эльбе никогда не забудут. Это наша история. -
Наташа встала, и ее скамеечка мягко хлопнула о стену. Старик ничего не ответил,
опять закашлялся.
Он сошел ночью на какой-то маленькой станции, и тетки долго,
подробно проверяли, не стащил ли чего. Убедившись, что все их вещи на месте,
как будто даже огорчились.
Ранним туманным вечером поезд подъехал к Абакану. Дальше
железной дороги не было. До Кызыла ездил рейсовый автобус и летал вертолет.
Наташу прямо на платформе ждал военный "газик".
- Погода нелетная, Наталья Марковна, - сообщил пожилой
рыжеусый сержант, подхватывая ее чемодан, - придется переночевать в гостинице.
- А по шоссе на "газике" нельзя?
- Можно, - улыбнулся сержант, - но дорога опасная, горная,
видите, какой туманище. Да и растрясет вас, а в вашем положении это нехорошо.
- Поехали! - решительно заявила Наташа. - Вот прямо сейчас.
- Ночь пути через Саяны, вы только с поезда, устали.
- Ничего не устала. Ну пожалуйста, очень вас прошу.
Наташа так соскучилась по мужу, что не могла себе
представить еще одну ночь без него, в какой-то дурацкой гостинице.
- Ай, ладно! - махнул рукой сержант.- Поехали.
Город Абакан промелькнул за окнами "газика", и
показался Наташе скучным. Зато дикие горы в клочьях тумана ошеломили ее. Она не
чувствовала тряски, ей было весело прыгать на кожаном сиденье, охать на крутых
поворотах, смотреть, как рассекают плотный сумеречный туман огни фар, как
слизывают мутную влагу с ветрового стекла спокойные деловитые
"дворники". Казалось, "газик" едет слишком медленно. Она
спросила сержанта, нельзя ли прибавить скорость. Он кивнул вправо, туда, где
был обрыв:
- Посмотрите, Наталья Марковна.
Наташа осторожно выглянула в окошко. Внизу, на дне
неглубокой пропасти, виднелись неясные очертания каких-то уродливых
конструкций, и Наташа поняла, что это останки разбитых грузовиков.
- Вот они ехали быстро, - сказал сержант. Когда стемнело,
Наташа перебралась на заднее сиденье, нашла колючее, пропахшее бензином и
табаком одеяло и уснула, свернувшись калачиком.
Генеральша Наталья Марковна Герасимова, полная нездоровая
дама пятидесяти шести лет, откинув голову и открыв рот, спала в кресле в
просторной гостиной. Над ней нервно, торопливо тикали старинные настенные часы,
быстро и покачивался фарфоровый маятник. Глухую доску, оставшуюся от разбитого
зеркала, успели снять, на шурупы повесили две китайские фарфоровые тарелки, не
очень красивые, откровенно говоря, пошлые, но все-таки это было лучше, чем
дырки в стене.
Наталья Марковна спала неспокойно, вздрагивала, тихонько
стонала. На коленях у нее лежал открытый альбом со старыми фотографиями.
* * *
Доктор Аванесов зашел в палату через полчаса после Кати, в
руках он держал планшет и карандаш. Сергей усмехнулся про себя и подумал, что
гениальному хирургу приказали поговорить с беспомощным подопытным кроликом.
- Ну здравствуй, дорогой, - доктор одарил его своей обычной
добренькой-бодренькой улыбкой, - как чувствуем себя?
