Однажды она столкнулась на улице с доктором Усмановым.
Собиралась пыльная буря, небо налилось желтушной мутью, воздух как будто исчез.
Возле больнички несколько солдат копали траншею. Они были голые по пояс и
черные, как негры. Доктор в белоснежном халате сидел на крыльце и курил. Наташа
тяжело плелась мимо, в руке у нее болталась авоська с хлебом.
- Наталья Марковна, вы не хотите ко мне заглянуть? -
окликнул ее Усманов.
От неожиданности она вздрогнула и чуть не упала, поперек
дороги валялась лопата. Доктор встал, взял ее под руку, повел в больничку. Там
над рукомойником висело зеркало. Наташа увидела кошмарное лицо, серо-черное, с
красными больными глазами. Пот смешался с пылью, глаза слезились.
- Вам, наверное, надо умыться, - сказал Усманов.
Наташа покорно кивнула. Вода в рукомойнике была теплой. В
кабинете гудел вентилятор, от него шла волна обманчивой прохлады. Доктор
протянул Наташе полотенце и спросил, как она себя чувствует.
- Нормально, - Наташа тяжело опустилась на банкетку.
- Давайте-ка я вас осмотрю, - предложил он.
- Спасибо, меня Кира Пантелеевна наблюдает, - слабо улыбнулась
Наташа.
- Пантелеевна- это, конечно, хорошо, - кивнул доктор, - и
что она говорит, когда вам рожать?
- В середине августа.
- А я думаю, раньше. Лягте, пожалуйста.
Наташа скинула туфли, вытянулась на банкетке. Усманов долго
слушал и ощупывал живот, потом измерил давление, зачем-то посмотрел язык,
горло, попросил повертеть глазами, неприятно оттянул нижние веки, наконец хмуро
произнес:
- Вам надо срочно ехать в Абакан, нужны анализы,
квалифицированный осмотр, возможно даже рентген.
- Что-то не так? - испугалась Наташа.
- Мне кажется, у вас двойня. Нет-нет, ничего страшного,
просто родить вы можете раньше срока. Лучше не рисковать.
Буря еще не успела разгуляться, до дома было пять минут
ходьбы, но Усманов отправился провожать Наташу, держал под руку, как больную, и
уговаривал немедленно отправляться в абаканский госпиталь.
Когда Наташа поднялась в свою комнату, небо стало совсем
черным, взвыл ветер, вздыбились бешеные воронки пыли и мусора. Наташа бросилась
закрывать окно и увидела, как Усманов бежит сквозь вихрь назад, в больничку.
Белый халат раздулся огромным пузырем и исчез в черном вихре.
Вечером Наташа рассказала мужу о встрече доктором. Володя
слушал и злился:
- Тоже мне специалист! Никто его не просил тебя осматривать.
- Володенька, а если он прав? Может, ты отвезешь меня
пораньше? Вдруг правда двойня?
-- Чепуха, - старший лейтенант хлопнул ладонью по столу, -
Пантелеевна тебя каждую неделю смотрит и никакой двойни не обнаружила. А она,
между прочим, профессиональный акушер.
- Володя, она темная баба, к тому же пьет как сапожник! -
возмутилась Наташа. - То, что Усманов тебе не нравится, еще не означает, что он
плохой врач.
- А тебе он нравится?! - сквозь зубы, с дурацкой улыбкой
прохрипел Володя. - Нравится, да?
Такая реакция Наташу ошеломила. Она знала, что ее муж
человек жесткий и болезненно самолюбивый, но сейчас речь шла о самом главном
событии в их жизни, и можно было наплевать на глупый конфликт с доктором. Так
взбесился, что даже не обратил внимания на потрясающую новость- у них может
быть двойня!
- С ума сошел? - спросила она и нахмурилась.
- Он на меня донос написал, а ты с ним под ручку, на глазах
у всех! - крикнул Володя. - Теперь об этом каждая собака в гарнизоне знает!
- Он врач, а я в положении, и ничего такого... - Она не
успела докончить фразу, потому что Володя встал и вышел, шарахнув дверью так,
что комната вздрогнула и банка с незабудками опрокинулась.
Наташа, глотая слезы, принялась собирать вялые мокрые цветы,
вытирать воду.
* * *
Доктор Тихорецкая ехала по пустому ночному шоссе и
чувствовала, что засыпает за рулем. Она почти жалела, что отказалась от
предложения Райского заночевать на этой проклятой секретной базе и отправиться
в Москву рано утром, на казенной машине, с шофером.
Ей уже приходилось ночевать здесь. В финском домике ей
отвели маленькую, совершенно стерильную комнату с санузлом и спала она как
убитая. В первый раз это было после операции, которая длилась пять с половиной
часов.
Сейчас ее отпустили на двое суток и она не хотела терять ни
часа. Она так устала, что жила на автопилоте. Ни о чем не могла думать,
автоматически выполняла свою работу и не позволяла себе бояться, что в один
прекрасный день начнут дрожать руки и испортится зрение.
Петр Аркадьевич освободил ее от приемов. Она вела только
двух больных Анжелу и этого человека, о котором знала все и ничего. Ей были
известны его возраст, рост, вес, артериальное давление, группа крови. Она могла
с закрытыми глазами воспроизвести строение его лицевых костей и мышц, но кто
он, откуда, что с ним произошло и почему потребовалось срочно сделать ему
другое лицо, она понятия не имела.
Она догадывалась, что он офицер. По речи угадывала в нем
москвича. Подозревала, что его ноги, которые спас доктор Аванесов, были
повреждены не в результате спортивной или автомобильной травмы.
Гамлет Рубенович однажды при ней назвал его Сережей.
Возможно, это было единственной правдой из всего, что говорил доктор Аванесов.
Никогда она еще не слышала, чтобы врач, талантливый хирург, и в общем неплохой
человек, так много и нагло врал. Юля знала, что он делает это вовсе не из любви
к искусству. У него приказ. И все равно было противно.
"Чем ты лучше? Тебя слегка припугнули, потом уговорили
дать подписку о неразглашении секретной информации государственной важности, и
ты согласилась участвовать в какой-то странной жестокой авантюре или в
эксперименте, который проводится над живым, сильным, но совершенно беспомощным
человеком. Аванесов полковник медицинской службы, он вынужден подчиняться. А ты
могла запросто отказаться, послать этого Райского подальше, и ничего с тобой не
случилось бы".
Так она изводила себя в самом начале, но потом перестала.
Во-первых, не было сил думать, во-вторых, зачем терзаться, когда дело сделано?
В первый ее приезд на базу Райский выложил перед ней снимки
двух мужчин. Один выглядел вполне стандартным красавчиком мрачно-мужественного
типа. Тяжелые надбровные дуги, крупный правильный нос, тонкие губы, жесткий
подбородок. Райский с иронической улыбкой назвал его объектом "А". В
Юлином распоряжении имелось двадцать его фотографий в разных ракурсах, крупные
я общие планы. Он улыбался, думал, разговаривал, удивлялся, хмурился, зевал,
просто смотрел в объектив или куда-то в сторону. Юля, разглядывая снимки,
поняла о нем только то, что он человек благополучный, в меру тщеславный, а в
общем никакой.
