В гарнизонном городке они прожили еще четыре года. Стасик
рос здоровым, разумным, и поскольку таких маленьких детей в городке больше не
было, его все любили, баловали. Наташа ни разу никому не сказала о Сереже, но
постоянно чувствовала его незримое присутствие.
Лоскутное одеяльце, в которое он был завернут, Володе
вернули в госпитале, и позже. Наташа отыскала пестрый комок в фанерном чемодане
под тахтой. Когда ей было плохо - от усталости, от ссоры с мужем, от капризов
Стасика, она потихоньку доставала это одеяльце, долго сидела на полу,
уткнувшись в него лицом.
Однажды Пантелеевна, напившись в дым, стала рассказывать
четырехлетнему Стасику, что у него был братик, который вместе с ним рос в
мамином животе, но потом умер.
- Такой хорошенький, такой лапочка, настоящий херувим, -
бормотала она, проливая пьяные слезы.
Не было взрослых при этом разговоре. Маленький Стасик не
любил пьяных, Пантелеевну не слушал, и в памяти его отпечаталось только одно
непонятное слово: херувим. Потом, коверкая звуки, он спросил у отца, что это
такое.
- Ну это вроде ангела. Сказочное существо, которого на самом
деле нет, - объяснил Володя.
За четыре года старший лейтенант Герасимов успел стать
капитаном. Служебные дела шли отлично, из гарнизона семья вернулась в Москву. В
связи с известными событиями в Чехословакии органы укрепляли кадровый состав, и
на этой волне капитан Герасимов получил хорошую должность в одном из отделов
Управления погранвойсками. В знаменитом здании на Лубянке у него появился
собственный стол в просторном кабинете, где кроме него работали еще пятеро
офицеров.
Молодой семье почти сразу дали хорошую двухкомнатную
квартиру неподалеку от метро "Красносельская". Наташа вернулась в
институт на заочное отделение. Устроилась работать учительницей начальных
классов в школу неподалеку от дома. Стасик начал ходить в один из ведомственных
детских садов. Но капризничал, притворялся больным, устраивал истерики по
дороге, в саду вел себя ужасно. Наташа часто слышала от воспитательниц
что-нибудь новенькое. Стасик укусил до крови девочку, которая отказалась с ним
играть. Стасик проник на кухню и высыпал пачку соли в кастрюлю с манной кашей.
Клянчил у мальчика машинку, тот не дал, и Стасик разломал ее, истоптал ногами.
При малейшем запрете, возражении, упреке на него накатывали короткие внезапные
приступы ярости. Личико багровело, глаза становились белыми. Ругать и
наказывать его было трудно. Сделав очередную гадость, он становился
трогательным, ласковым, клялся со слезами, что совершенно ничего не помнит и не
понимает, в чем виноват. Некоторое время ходил тихий, робкий, вел себя
идеально, а потом опять выкидывал какую-нибудь пакость.
Наташа рассказывала шестилетнему ребенку о том, что у него
был братик-близнец Сережа. Он умер сразу после рождения, и поэтому Стасик
обязан жить как бы за двоих. Вот братик Сережа никогда бы не укусил девочку. И
ни за что не сломал бы чужую машинку. Она сравнивала живого мальчика с умершим,
и нежный крошечный херувим Сережа всегда выигрывал.
У нее осталась привычка плакать, уткнувшись лицом в
лоскутное одеяльце, как будто жалуясь Сереже на его сложного брата. И вот
однажды после очередного конфликта с сыном она не нашла своего тряпочного
талисмана. Стала метаться по квартире, потрошить ящики, раскидывать вещи.
Была глубокая ночь. Володя уехал в командировку. Стасик
спокойно спал. Наташа совсем потеряла голову. Влетела в комнату сына, включила
свет, принялась выворачивать все из шкафа, опрокинула корзину с игрушками.
Стасик спал крепко, свет и шум не разбудили его. Наташа была готова выдернуть
ребенка из-под одеяла, разворошить его кровать. Она уже не отдавала себе отчета
в том, что творила. И вдруг на дне корзины с игрушками она увидела знакомый
лоскуток, голубой, в белый горошек. Она замерла и перестала дышать. А потом
успокоилась, словно на нее вылили ушат ледяной воды.
Уже не спеша, стараясь не шуметь, она принялась собирать
игрушки. Целая куча разноцветных лоскутков вместе с ошметками серого ватина
вывалилась из большой картонной коробки от конструктора. Наташа увидела, что
ткань рвали и резали ножницами. Несколько минут она стояла, не зная, как быть
дальше. Ей было страшно, и стыдно за собственную истерику, и жаль одеяльца,
единственной вещи, которая осталась от Сережи. Но главное, она не понимала, как
говорить об этом со Стасиком и говорить ли вообще.
Она затылком почувствовала его взгляд. Он давно не спал, но
стоило ей повернуться, тут же закрыл глаза.
- Сынок, зачем ты это сделал? - ласково спросила она,
присела на край кровати и погладила его по голове.
Он продолжал притворяться, что спит.
- Я не буду тебя ругать, наказывать, только скажи, зачем?
Он, не открывая глаз, повернулся к стене и накрылся с
головой. Несколько минут она просидела рядом с ним молча, потом отправилась за
веником и совком, собрала ошметки своего сокровища, прибрала в комнате,
выключила свет и тихонько прикрыла дверь.
Утром, после завтрака, она повторила свой вопрос.
Шестилетний Стасик смотрел на нее совершенно взрослыми стеклянными глазами и
недоуменно пожимал плечиками.
- А что случилось, мама? Какое одеяльце? Нет, я ничего не
знаю.
В трамвае, по дороге в сад, он устроил жуткую истерику, упал
на грязный пол в проходе, стал колотить ногами и орать. Наташа решила показать
его детскому невропатологу. Доктор посоветовал ей забрать ребенка из сада и,
если средства позволят, нанять няню.
С тех пор прошло тридцать лет. Когда Наталья Марковна
увидела разодранный матрац, клочья фотографии, она отчетливо вспомнила историю
с лоскутным одеяльцем. И почти не удивилась, что на все ее вопросы
тридцатишестилетний Стас пожимал плечами и, глядя на нее стеклянными глазами,
говорил:
- А что случилось, мама? Какая дыра? Какая фотография?
Понятия не имею, куда делось это чертово белое покрывало. Я ничего не знаю,
оставь меня в покое.
Глава двадцатая
В коридоре послышались шаги. Сергей быстро сел, спустил ноги
и уставился на дверь. Он откровенно признался себе, что ждет Юлию Николаевну с
таким чувством, словно у них назначено свидание где-нибудь на Патриарших или на
Чистых прудах. За несколько секунд ему успели привидеться утки, скамейки,
чугунная ограда, букет тюльпанов и даже хруст целлофана, в который завернуты
цветы. Но в палату вошел полковник Райский, и все встало на свои места.
Белый халат был небрежно накинут на плечи. Очки
поблескивали, губы раздвинулись в приветственной бодрой улыбке.
- Добрый день. Дайте-ка на вас посмотреть, - он подошел,
наклонился и уставился в лицо Сергею. От его пристального ледяного взгляда
заныли сразу все швы.
