— Могло быть и получше, если бы меня все время не отвлекали, — прорычала она. — Мой муж, за которого мама справедливо советовала мне не выходить, считает, что я — подходящий предмет для его глупых шуточек и насмешек, которыми он отвлекает меня целыми днями.
— Она в плохом настроении, — прошептал продавец.
— Я всегда в плохом настроении, — гаркнула она в ответ.
— С момента картофельной голодухи сорок восьмого года, — прошипел Фланаган.
— Я это слышала!
— Сорок лет, Уилл Генри. Сорок лет, — сказал он и театрально вздохнул. — Но я люблю ее. Я люблю тебя, хозяюшка! — крикнул он ей.
— О, перестань. Я и так слышу каждое твое слово! Уилл Генри, ты что, похудел? Отвечай честно.
— Нет, миссис Фланаган, — сказал я, — просто вырос немного.
— Вот именно, — вмешался Фланаган, — не потеря в весе, а перераспределение! А?!
— Ерунда, — пророкотала она. — Мои глаза еще хорошо видят! Ты посмотри на него, Фланаган. Посмотри на эти впалые щеки и выпуклый лоб. Почему у него запястья не шире цыплячьей шеи? Вот и вспоминай о голоде сорок восьмого. Голод и сейчас царит в этом ужасном доме на Харрингтон Лейн.
— И не только голод, если то, о чем поговаривают люди, хотя бы отчасти правда, — осмелился сказать Фланаган, озорно приподнимая одну бровь. — А, Уилл Генри? Знаешь, что за истории нам тут рассказывают? Таинственные исчезновения и появления, какие-то мешки, которые доставляют среди ночи, полуночные посетители и затем внезапное, долгое отсутствие твоего хозяина — это что, правда?
— Доктор не обсуждает со мной свою работу, — сказал я осторожно заученную фразу.
— Да, Доктор… А все же он Доктор чего? Каких наук? — пролаяла миссис Фланаган, и в том, что она слово в слово повторила вопрос Эразмуса Грея, было что-то зловещее.
— Доктор философии, мэм, — ответил я, как и в тот раз.
— Он — глубокий мыслитель, — серьезно закивал мистер Фланаган, — и Бог свидетель, мы нуждаемся в таких людях; их должно быть как можно больше.
— Он странный, и привычки у него чудные, — подтвердила миссис Фланаган, потрясая ножом. — Такими же были его отец и дед.
— Мне больше нравился его отец, — сказал ее муж. — Намного более — как сказать? — представительный. И доброжелательный, хотя и смотрел немного свысока. Скрытный, конечно, и немного — ну, как это? — надменный, но не заносчивый, не высокомерный. Образованный человек, в нем чувствовалась порода.
— Ну, муженек, ты можешь говорить что хочешь, как обычно, но Алистер Уортроп был таким же, как и все Уортропы: скупой, самодовольный, чопорный — вот каким он был. И друзей у него не было, кроме тех странных отвратительных типов, которые жили у него время от времени.
— Сплетни, дорогая, — настаивал Фланаган. — Все это сплетни и праздное чесание языком.
— Он был сторонником. Это уж точно не сплетня.
— Не слушай ее, Уилл Генри, — предостерег он меня. — Она любит, чтобы последнее слово оставалось за ней.
— Я все слышу! Мои уши слышат не хуже, чем глаза видят, мистер Фланаган!
— Да плевать мне, слышишь ты или нет! — проорал он в ответ.
Это уже всерьез напоминало домашнюю ссору. Я занервничал и схватил яблоко с прилавка. Может, если я начну выбирать товар, они отвлекутся и скандал сойдет на нет?
— За ним приходили, про него спрашивали, — продолжала миссис Фланаган, высунувшись из-за двери с таким же красным лицом, как яблоко в моей руке. — Вы так же хорошо помните это, мистер Фланаган, как и я.
Фланаган ничего не ответил. Искорки в его озорных ирландских глазах погасли. Он недовольно поджал губы.
— Кто разыскивал его? — не удержался я.
— Никто, — отрезал Фланаган. — Просто у хозяюшки…
— Пинкертоны, вот кто! Устроили бурю в стакане воды, — сказала Фланаган.
— А кто такие пинкертоны? — спросил я.
— Детективы! — ответила она. — Целый взвод детективов!
— Их было всего двое, — тихо сказал Фланаган.
— Они приехали из самого Вашингтона, — продолжала она, не слушая его. — Это было весной шестьдесят первого года.
— Шестьдесят второго, — поправил Франаган.
— С приказом из военного департамента — за подписью самого Секретаря Стэнтона!
— Нет, это был не Стэнтон.
— Точно Стэнтон!
— Значит, это был не шестьдесят первый год, моя милая, — сказал Фланаган. — Стэнтон стал Секретарем только в январе шестьдесят второго.
— Не заговаривай мне зубы, я видела приказ своими глазами!
— С чего бы вдруг секретный агент правительства стал показывать тебе, жене продавца, приказ?
— А что им было нужно? — спросил я.
Год (или годы), когда это происходило, совпадал с путешествием в Бенин. Была ли близость этих двух событий простым совпадением? Не могло ли правительство каким-то образом узнать о намерении старшего Уортропа привезти Антропофагов в Америку? Сердце мое забилось часто-часто. Кажется, эта встреча, этот разговор — счастливый случай, который может дать мне ключ к разгадке тайны, мучающей Доктора. Что, если я вернусь сейчас домой с ответом — и это после намека, что у меня маловато мозгов в голове! Как я сразу вырасту в его глазах, превращусь из глупого заикающегося мальчишки в человека действительно незаменимого!
— Они хотели узнать, был ли он преданным американцем, — ответил мне Фланаган прежде, чем его жена успела открыть рот, — и он, несомненно, был. И спрашивали, кстати, не столько о нем, сколько о двух джентльменах из Канады, дорогая, если ты помнишь. Не назову их сейчас по именам, все-таки двадцать пять лет прошло…
— Слайделл и Мейсон, — бросила миссис Фланаган. — И они были никакие не канадцы. Они были шпионы от бунтовщиков, так-то.
— Ну, пинкертоны ничего такого не говорили, — подмигнул он мне.
— Обоих видели в доме Уортропа, — сказала она, — в этом доме на Харрингтон Лейн. И не один раз.
— Это ничего не доказывает насчет Уортропа, — не согласился он.
— Это доказывает, что он сотрудничал с агитаторами и предателями, — крикнула она в ответ. — Это доказывает, что он был сторонником.
— Ну, ты вольна думать все, что пожелаешь, миссис, и повторять слова других, но правда от этого не изменится. Пинкертоны покинули город, а Доктор Уортроп остался, не так ли? Если бы у них были доказательства против него, его бы забрали, верно? А ты теперь поливаешь грязью этого хорошего человека, который никому из известных мне людей не причинил зла. Нехорошо это, дорогая. И вообще — о мертвых плохо не говорят.
— Он был сторонником восстания! — настаивала она. У меня уже в ушах звенело от ее крика. — Он изменился после войны, и вам это хорошо известно, мистер Фланаган. Он временами по несколько недель не выходил из дома, а когда выходил — безучастно бродил по городу, как человек, потерявший лучшего друга. От него даже «как поживаете» было не услышать, хоть под самым носом у него пройди. Он онемел, как человек, у которого сердце разбито, вот что я вам скажу.
