— Вы думаете?…
Не было смысла заканчивать вопрос.
— Что я думаю? — сказал он задумчиво. — Я думаю, нам надо было послушаться Малакки и сделать так, как он предлагал.
После того как он оделся и нехотя съел картофельные оладьи, не притронувшись к колбасе, Доктор отправил меня в подвал. Пришло время ежемесячного медосмотра.
Я сел на высокий металлический табурет. Доктор посветил мне в глаза ярким светом, измерил температуру, пульс, посмотрел горло. Затем он набрал пузырек крови из моей руки. Я наблюдал за его действиями. К этому времени я уже был знаком с ритуалом. Доктор капнул в пузырек немного раствора йода и взболтал содержимое. Я выпил несколько глотков сока, затем присоединился к нему у рабочего стола.
— Тебе нужно знать, как это делается, Уилл Генри, — сказал он мне. — Мы не всегда будем вместе. Подай пипетку.
Я вложил пипетку в его протянутую руку. Он набрал в нее немного моей крови из пузырька и капнул на предметное стекло микроскопа, сверху положил еще одно и подставил стекло под микроскоп. Я затаил дыхание, пока он изучал, что там. Он что-то промычал и отодвинулся в сторону, пропуская меня посмотреть.
— Видишь эти продолговатые крапинки? — спросил он.
— Да, сэр, кажется, вижу.
— Кажется или видишь? Выражайся точнее, Уилл Генри!
— Я вижу их. Да, сэр.
— Это — личинки.
Я сглотнул. Они были похожи на крошечные стеклянные шарики, тысячи мертвых черных глазок, плавающие в одной лишь капле моей крови.
Доктор снял перчатки и сказал так, словно речь шла о пустяке:
— Что ж, их количество остается более-менее постоянным.
Он открыл папку, лежащую рядом с микроскопом, на которой было написано: «У. Дж. Генри. Диагноз: заражение паразитами Б. Аравакус». Он поставил дату и сделал небрежную пометку.
— Это хорошо? — спросил я.
— Ну… Да, это хорошо. Никто не знает, почему в некоторых случаях Аравакус составляет симбиоз с организмом, в котором поселяется, продлевая ему жизнь на необычайно долгий срок, а в других случаях — размножается в нем в невообразимых количествах, убивая. Твой случай очень любопытен, Уилл Генри, потому что ты определенно попадаешь под первую категорию, в то время как твой несчастный отец был, к сожалению, из второй. Существует сложная теория, из которой следует, если изложить кратко, что произошедшее с твоим отцом было для паразитов средством найти себе новое пристанище.
— Новое пристанище, — эхом повторил я, — это я.
Он пожал плечами:
— Не думаю, что это произошло в ночь пожара. Ты был недостаточно близко от него, чтобы они могли перекинуться на тебя. Все это только теория. Каким образом они проникают в организм человека, неизвестно.
— Но это ведь была случайность, правда?
— Ну, не думаю, чтобы твой отец заразил тебя специально!
— Нет, я не о том… Я хотел сказать, сэр: то, что случилось с моим отцом, — это была случайность? Он заразился случайно?
Доктор нахмурился:
— О чем ты спрашиваешь меня сейчас, Уилл Генри? О том, не был ли твой отец инфицирован намеренно?
Я не ответил, потому что ответ был не нужен. Доктор положил руку мне на плечо и сказал:
— Посмотри на меня, Уилл Генри. Ты знаешь, я никогда не лгу. Ты знаешь это точно, да?
— Да, сэр.
— Я не способствовал твоему недугу, если это вообще недуг, а не дар. Я не знаю, где и как заразился твой отец, хотя, вне всякого сомнения, это было результатом работы со мной. В этом смысле, я думаю, то, что произошло с ним, — не случайность, как и то, что произошло с тобой. Ты — его сын, Уилл Генри, и, как любой сын, ты продолжаешь нести его ношу. — Он посмотрел в сторону: — Так же как любой сын.
В тот же день — возможно, из-за того, что наш разговор напомнил ему кое-что, — Доктор отправил меня в подвал принести сундук его отца. На этот раз задача была значительно проще, чем в предыдущий. Не потому, что сундук был легче (он был все таким же тяжеленным), но потому что в подвале больше не висела на крюку туша Антропофага. Он был давно упакован, обложен сухим льдом и отправлен в Общество Монстрологов в Нью-Йорк.
Когда я втащил сундук в комнату, Доктор разжигал камин. Я сел рядом, Уортроп откинул крышку сундука и один за другим стал бросать в огонь все предметы, что были в нем. Пламя вспыхивало и потрескивало (особенно едко воняла, сгорая, сморщенная голова). Наши лица раскраснелись от тепла камина. Последним, что оставалось на дне сундука, были нераспечатанные (за исключением одного) письма. Но если Доктор что-то и заметил, он не подал виду. Его лицо вообще ничего не выражало — ни сожаления, ни злобы, ни печали, ни смирения. Его больше занимали проблемы космического масштаба, нежели последние вещи, оставшиеся от отца. Когда сундук опустел, он откинулся назад и несколько минут просто смотрел на огонь. Пламя осветило его лицо так, что видимое осталось в тени, а скрытое проступило в заостренном профиле. Отец назвал его Пеллинором в честь мифического короля. Тот охотился за зверем, которого никто не мог изловить. Что за бездумный, жестокий выбор имени! Предзнаменование судьбы, клеймо наследия веков, семейное проклятье.
— Кто знает, Уилл Генри, — сказал он. — Возможно, эта тяжкая ноша окажется благословением.
— Благословением, сэр?
— Мой коллега прозвал паразита Аравакуса «Инфекция молодости».
— Это значит, я никогда не вырасту?
— Или будешь жить вечно — чтобы продолжить мое дело. Это к вопросу о превращении проклятия в благословение.
И монстролог рассмеялся.
ЭПИЛОГ
Май, 2008
Через сто двадцать лет после окончания Дела об Антропофагах я позвонил в контору Директору, чтобы сказать ему, что я закончил чтение первых трех томов необыкновенных воспоминаний Уильяма Генри.
— И что вы думаете? — спросил Директор.
— Определенно, это беллетристика.
— Ну, разумеется. — В его голосе слышались досада и раздражение. — Вы нашли что-нибудь, что помогло бы нам установить его личность?
— Ничего существенного.
— Город, откуда он родом…?
— Он называет его Новый Иерусалим, но такого города нет, по крайней мере в Новой Англии.
— Он изменил название. Но должен же он быть откуда-то родом.
— Ну, — сказал я, — он упоминает еще два города, Дедхем и Суомпскотт. Города с такими названиями есть в Массачусетсе.
— А семья? Братья, сестры, двоюродные братья… хоть кто-нибудь?
— Я прочел только три первые тетради, — ответил я. — Но там он говорит, что его единственной родней были его родители. — Я прокашлялся. — Полагаю, полиция взяла его отпечатки, когда его нашли?
