— Вы же знаете, что мистер Ирвинг всегда рад мнению, выраженному искренне, — дипломатично сказал Стокер. Однажды он разрешил Арчеру присутствовать на репетиции, после которой тот в кругу знакомых отозвался об Ирвинге так: «Ну что я могу сказать о его походке? Она походит на топтание по сцене».
Говоря начистоту, Стокер и сам знал, что хозяин его театральным героем не выглядит. Длинноногий, некрасивый, с широким ртом и тоненькими губами, обладающий слабой дикцией и еще более слабым голосом, Ирвинг скорее напоминал эксцентричного сельского священника, а уж никак не гамлетовского персонажа.
И тем не менее у него было одно достоинство — он заряжал сцену непередаваемой энергией, заставлял зрителей не сводить с него глаз и с замиранием сердца слушать его монологи. Такого не делал никто со времен великого Кина. Ирвинг тщательно подбирал для себя роли, ставил пьесы, в которых тонкая игра ума переплеталась со зрелищностью, волновала кровь и удовлетворяла самые изысканные чувства, вызывая неохотное, ворчливое признание со стороны критиков… включая и самого Джорджа Бернарда Шоу, который не переваривал манеры Ирвинга, но восхищался его исполнительским мастерством, оценивая его даже более высоко, чем артистизм предмета своей неослабной симпатии, ведущей актрисы театра Эллен Терри.
Как и Шоу, Стокер родился в Дублине, в семье протестантов, чья любовь к театру заставила его переплыть море. Начинал он с любительских статеек в местных газетах. Он повстречался с Ирвингом, бывшим в Ирландии на очередных гастролях, и подружился с ним. Когда известный актер предложил Стокеру поступить к нему на работу, в реанимированный театр «Лицеум», тот не раздумывая бросил все и вместе с новой женой отправился за своим кумиром в Лондон. С тех пор Стокер стал верным оруженосцем Ирвинга, его самым доверенным лицом. По крайней мере так думал он сам.
Без двадцати минут восемь оркестр заиграл увертюру. Сегодня дирижер театра, Салливан, решил исполнить собственную музыку к спектаклю. Спустя десять минут зал заполнился и занавес начал подниматься. Стокер спустился вниз, к кассам, проверил выручку, затем прошел за кулисы, где в волнении переминались с ноги на ногу нанятые для изображения толпы внештатники. Потом он тихо и незаметно продефилировал в фойе, откуда окинул взглядом ряды сидений.
Тем временем на сцене, декорированной под большой зал в средневековом замке, со стенами из необработанного камня — подобный они видели во время поездки на север страны, — разворачивалось действие. Эллен Терри в роли леди Макбет сидела у камина и в свете настоящего пламени читала письмо от своего мужа. В ложе напротив сцены восседала супруга Ирвинга и с нескрываемым отвращением разглядывала актрису. Казалось, выплескиваемая ею волнами ненависть окутывает сцену. Стокер пробежал взглядом по партеру, отыскивая жену Флоренс, и вскоре увидел ее сидевшую рядом со вторым дирижером театра, согласившимся стать на сегодняшний вечер ее спутником.
В этот момент к Стокеру неслышно подошел один из служителей театра и позвал в коридор.
— Что случилось? — спросил Стокер.
— В театре находится посторонний, — ответил тот. — Его заметили, когда он пробирался за кулисы.
Стокер кивнул и, отослав служителя, зашагал к двери, ведущей за кулисы. Пройти в «Лицеум» было непросто, но при желании посторонний мог проникнуть в здание, воспользовавшись ротозейством кого-нибудь из работников театра. Либо проскочить вместе с ним, либо юркнуть в незакрытую боковую или заднюю дверь. Таким способом пользовались иногда репортеры, создавая Стокеру определенные проблемы. Репортеры чаще всего просачивались в театр лишь для того, чтобы порадовать читателей своих газет описанием скандалов, нередко вспыхивавших между Ирвингом и ведущей актрисой театра.
Стокер намеревался отыскать и немедленно выдворить незваного пришельца. Перебросившись парой слов с несколькими работниками сцены, он направил их в подвал, в помещение, где хранился театральный реквизит. Вещей там было не много, основная часть оставалась в одном из железнодорожных складов за рекой, но и то, что имелось — многочисленные театральные костюмы на вешалках, от времен Дигби Гранта до эпохи Робеспьера, кресла, позолоченная посуда, бижутерия, — несомненно, представляло кое-какую ценность. Кроме того, там находилось оружие, доспехи и дорогое рулевое колесо, снятое со старинного корабля «Вандердекен».
Стараясь не шуметь, осторожно ступая по металлической лестнице, Стокер спустился в подвал. Встреча с неизвестным, конечно, тревожила его, но не пугала. На его стороне была справедливость и физическая сила, с помощью которой он надеялся изгнать нежеланного гостя. Для пущей уверенности Стокер прихватил с собой тяжелую палку, которой рабочие сцены подталкивали занавес, если он вдруг застревал.
Сверху доносился приглушенный звук тридцати инструментов оркестра, исполнявших сочиненное Салливаном вступление ко второму действию. Стокер посмотрел вниз и в переплетении труб заметил слабый отблеск керосиновой лампы, явного свидетеля чьего-то присутствия.
Самой лампы он не обнаружил, а видел лишь пятно света и тени на стене. Стокер сошел с последней ступеньки и с величайшими предосторожностями двинулся сквозь кромешную тьму туда, откуда лился свет. Он знал, что времени у него не много — через несколько минут музыка кончится и посторонний может услышать его шаги. «Макбет» — это не «Гамлет», в нем среди действующих лиц нет призраков, являющихся из подвалов.
Что-то зашуршало под ногой. Стокер отступил на шаг, затем наклонился и увидел на полу какие-то вещи. «Наверное, костюмы из реквизитной», — подумал он и, осторожно подняв их двумя пальцами, поднес к глазам.
Вещи оказались грязным нижним бельем. Поморщившись, Стокер брезгливо бросил его в сторону. Театральный реквизит так не пах.
«Значит, какой-то бродяга решил приодеться за наш счет. Нет уж, дудки», — мысленно возмутился Стокер и, отшвырнув ногой белье, снова зашагал на свет.
Керосиновая лампа стояла на столике возле овального зеркала в красивой резной раме, натертой воском, придававшим ей нужный блеск. Использовали его редко, поэтому пыль давно покрыла его толстым слоем. Сейчас в центре зеркала пыль была стерта.
Рядом сидел какой-то мужчина и, всматриваясь в свое отражение, деловито повязывал галстук. Затем он выпрямился на стуле, слегка расправил плечи, словно наслаждаясь облегавшим его крупный торс пиджаком. Лицо мужчины было чисто выбрито, волосы — аккуратно расчесаны.
— Вы что себе позволяете?! — воскликнул Стокер самым грозным тоном, на который оказался способен. — Здесь вам не магазин одежды и не общественные бани. Кто вам позволил брать собственность театра?
От неожиданности мужчина чуть не подпрыгнул. Обернувшись, он тихо произнес:
— Простите, Брэм. Я знаю, что веду себя недостойно, но у меня просто нет иного выхода.
В неярком свете лампы Стокер вгляделся в лицо незваного гостя.
— Том Сэйерс? — удивился он.
Тот утвердительно кивнул.
— Полчаса назад вы бы меня не узнали.
