Беседовал с ним. Потом солдаты подняли его и сказали, что он
выиграл приз, и спросили, что он хочет.
- И что он сказал? - спросил Гэррети. Ему вдруг показалось,
что в ответе на этот вопрос для него заключена вся жизнь.
- Он ничего им не ответил. Он продолжал говорить с
мертвецом, но мы ничего не слышали.
- А потом? - спросил Пирсон.
- Не помню, - равнодушно ответил Стеббинс.
Все по-прежнему молчали. Гэррети сдавило горло, будто его
засунули в тесную яму. Впереди кто-то, получив третье предупреждение, отчаянно
каркнул, как умирающий ворон. "О Боже, не дай им убить его прямо сейчас, -
подумал Гэррети. - Я сойду с ума, если услышу это. О Боже, пожалуйста".
Карабины взорвали ночь своей музыкой. Это оказался низенький парень в красных
брюках и белой футболке. Гэррети уже решил, что матери Перси больше не о ком
беспокоиться, но это был не Перси. Сказали, что его фамилия Квинси или Квентин
- что-то вроде этого.
Гэррети не сошел с ума. Он повернулся, чтобы что-то спросить
у Стеббинса, но тот уже отступил на привычное место в хвосте, и Гэррети снова
остался один.
Девяносто продолжали путь.
Глава 5
"Не говорите правду, и тогда вы не будете отвечать за
последствия".
Боб Баркер
Без двадцати десять этого бесконечного дня первого мая
Гэррети избавился от одного из двух своих предупреждений. Еще двое получили
пропуск после парня в футболке - Гэррети едва это заметил. Он изучал себя.
Голова - немного кружится, но в целом в порядке. Два глаза. Шея. Руки. Туловище
- с ним все нормально, только бурчит в животе, не удовлетворенном
концентратами. И две чертовски уставших ноги. Он подумал - как далеко ноги
могут унести его сами по себе, прежде чем мозг, опомнившись, начнет командовать
ими, приводить их в чувство, спасаясь от пуль, грозящих разнести его костяное
вместилище? Как скоро после этого ноги начнут протестовать и в конце концов остановятся?
Ноги устали, но не так сильно, как могли бы. Ведь он был
довольно тяжелым, и ногам приходилось выносить сто шестьдесят фунтов. Левая
ступня протерла носок (он вспомнил историю, рассказанную Стеббинсом, и испытал
укол ужаса) и начала раздражающе тереться о подошву. Но ноги еще шли, он не
натер мозолей и был в хорошей форме. Двенадцать уже выбыли из игры, и столько
же, если не вдвое больше, готовы были к ним присоединиться, но он в порядке. В
полном порядке. Он жив. Разговор, прекратившийся после рассказа Стеббинса,
завязался снова.
Янник, номер 98, обсуждал с Уаймэном, номер 97,
происхождение солдат на вездеходе. Оба согласились, что они ублюдки с большой
примесью цветной крови.
- Тебе ставили когда-нибудь клизму? - неожиданно спросил
Пирсон.
- Клизму? - Гэррети задумался. - Нет, по-моему.
- А вам? - спросил Пирсон остальных. - Признавайтесь.
- Мне ставили, - смущенно признался Гаркнесс. - Один раз на
Хэллуин, когда я сожрал целую коробку конфет.
- И тебе понравилось?
- Черт, нет! Кому понравится, когда в тебя вливают кварту
теплой воды?
- Моему брату, - грустно сказал Пирсон. - Я спросил этого
маленького засранца, жалеет ли он, что я иду, а он сказал, что мама обещала
поставить ему клизму, если он не будет плакать. Он их обожает.
- Какая гадость, - поморщился Гаркнесс.
- Вот и я так думаю, - так же грустно согласился Пирсон.
Через несколько минут к ним присоединился Дэвидсон и
рассказал, как он однажды напился на пикнике, ввалился в палатку и наблевал
чуть не на голову какой-то толстой тетке, на которой не было ничего, кроме
трусов. Она, по его словам, не рассердилась и даже позволила ему "за себя
подержаться", как он выразился.
Потом Бейкер рассказал, как они в детстве "пускали
ракеты", и один парень по имени Дэви Попхэм спалил себе все волосы на
заднице. "Вонял, как свинья", сказал Бейкер. Гаркнесс так смеялся,
услышав это, что получил предупреждение.
После этого начался подъем. Истории передавались по цепочке
идущих, пока Бейкер (не тот - Джеймс) не получил пропуск. После этого всякое
желание шутить пропало. Некоторые заговорили о своих подружках. Гэррети ничего
не сказал о Джен, но сейчас, в этом угольном мешке ночи, она казалась ему
лучшим в мире из всего, что он когда-либо видел и знал.
Они прошли через спящий городок, вдоль шеренги
мертвенно-бледных фонарей, продолжая переговариваться шепотом. У одного из
домов на скамейке сидела молодая пара, прижавшись друг к другу. Девушке было не
больше четырнадцати. Их тени, сливаясь, падали на дорогу, и идущие перешагивали
через них в наступившей вдруг тишине.
Гэррети обернулся, уверенный, что рычание вездехода разбудит
их. Но они все так же сидели, безразличные ко всему на свете. Он доел остаток
концентратов и почувствовал себя немного лучше. Олсону ничего не осталось.
Странный этот Олсон - Гэррети еще шесть часов назад был
уверен, что он мертв. Но он все еще шел и больше не получал предупреждений.
Человек на многое способен, когда на кону оказывается его жизнь. Они прошли уже
54 мили.
За безымянным городком разговор умолк. Они прошли в молчании
около часа, и к Гэррети снова начал подкрадываться сон. Он доел печенье матери
и зашвырнул фольгу в кусты на обочине.
Макфрис извлек из своего рюкзака зубную щетку и чистил зубы
- без пасты. "Распорядок дня, - подумал Гэррети. - Ужин, чистка зубов,
здоровый сон. Люди машут тебе, и ты им машешь - так принято. Никто не ссорится
(кроме Барковича) - тоже потому, что так принято".
Или нет? Он вспомнил, как Макфрис крикнул Стеббинсу, чтобы
тот заткнулся. И как Олсон жадно, не поблагодарив, схватил сыр, который он дал
ему. Эти фрагменты выглядели ярче, острее на тусклом распорядке дня.
В одиннадцать вечера одновременно произошло несколько
событий.
Прошел слух, что мост впереди смыло во время грозы, и
ДЛИННЫЙ ПУТЬ - будет временно приостановлен. По рядам идущих прошла волна
оживления, и Олсон спекшимися губами пробормотал: "Слава Богу".
Тут же Баркович начал кричать что-то идущему рядом парню с
дурацкой фамилией Ранк. Тот попытался ударить его, что было строжайше
запрещено, и тут же получил предупреждение. Баркович легко увернулся от удара,
продолжая кричать:
- Ну, сукин сын, давай! Я еще спляшу на твоей могиле! Давай,
балда, шевели ногами! Все равно сдохнешь здесь!
