Комментатор на втором поединке Клэя и Листона
Таббинс сошел с ума.
Таббинс был коротышка в очках и с лицом, усыпанным
веснушками. Он постоянно подтягивал джинсы и мало говорил, на, в общем, был
вполне терпим, пока не спятил.
- Блудница! - орал он дождю, запрокинув лицо вверх, и
струйки воды текли ему в рот и глаза. - Блудница Вавилонская пришла к нам! Она
легла на улицах и раскинула ноги свои на камнях мостовых! Скверна! Скверна!
Бегите от нее! На устах ее мед, но в сердце ее гниль и нечистота!
- Господи, хоть бы он заткнулся, - устало сказал Колли
Паркер. -Он хуже Клингермана.
- Бегите от блудницы! Скверна! Нечистота!
- Черт! - пробормотал Паркер, трясущимися руками поднося ко
рту фляжку. Я сейчас убью его! - из глаз его покатились бессильные слезы. Было
три часа дня. Позади остался Портленд. Совсем недавно они миновали указатель,
извещавший, что до границы Нью-Хэмпшира осталось всего 44 мили.
Всего. Всего - что за идиотское слово!
Гэррети шел рядом с Макфрисом, но тот с самого Фрипорта
молчал. Да Гэррети и не решался говорить с ним. Он опять был в долгу и стыдился
этого потому, что знал - он сам не сможет спасти Макфриса. Джен с матерью
исчезли, исчезли навсегда. Если только он не выиграет. А сейчас он очень хотел
выиграть.
Странно, он в первый раз хотел выиграть. Даже на старте,
который теперь казался эпохой динозавров, он вряд ли всерьез хотел этого. Тогда
все еще казалось игрой, но ружья стреляли не пистонами, и все это было реально.
И он хотел выиграть.
Ноги болели вдвое сильнее, и при глубоком вдохе появлялась
острая боль в груди. Не утихал и жар - может быть, он заразился от Скрамма.
Он хотел выиграть, но не верил в это. На финише ведь не
будет уже Макфриса, чтобы его спасти. Он просто не сможет сделать последний
шаг. С Фрипорта они потеряли только троих. Одним из них был несчастный
Клингерман. Осталось двадцать.
Они перешли по мосту тихий ручеек. Грянули выстрелы, толпа
вскрикнула, и в сердце у Гэррети опять зашевелилась робкая надежда.
- Видел свою девушку?
Это был Абрахам, напоминающий участника Батаанского марша.
Почему-то он снял куртку и рубашку, обнажив костлявую грудь.
- Да, - сказал Гэррети. - И я собираюсь вернуться к ней.
Абрахам улыбнулся:
- Что! Ах да, есть такое слово: вернуться. Это был Таббинс?
Гэррети прислушался, но ничего не услышал, кроме гула толпы.
- Я говорю себе, - сказал Абрахам, - что нужно ни о чем не
думать, только подымать и опускать ноги.
- Правильно.
- Но тут такое дело... Даже не знаю, как тебе сказать.
Гэррети пожал плечами:
- Просто скажи.
- Ладно. Мы должны пообещать друг другу.
- Что?
- Не помогать никому. Просто идти и все.
Гэррети смотрел на свои ноги, босые и грязные, с сильно
вздувшимися венами. Он не мог вспомнить, когда ел в последний раз, и боялся
упасть в обморок от голода. Абрахам, обутый в тяжелые оксфордские ботинки, с
суеверным ужасом смотрел на голые ноги Гэррети.
- Это звучит безжалостно, - заметил Гэррети.
- Что делать.
- А с остальными ты говорил?
- Нет еще. Только с тобой.
- Да, тебе, должно быть, это нелегко.
- Ничего легкого уже не будет.
Гэррети открыл было рот, потом закрыл. Он посмотрел вперед,
на Бейкера, идущего с трудом, приволакивая левую ногу.
- Зачем ты снял рубашку? - спросил он Абрахама.
- Она колется. Должно быть синтетика. У меня аллергия на
синтетику.
Так что ты скажешь?
- Ты похож на религиозного фанатика.
- Да или нет?
- Ладно. Я согласен.
"Теперь ты животное, Гэррети. Грязное, измученное
животное. Ты продал их".
- Если ты попытаешься помочь кому-нибудь, мы не будем тебя
удерживать.
Это против правил. Но после этого никто не будет с тобой
говорить.
- Ладно.
- Пойми, Рэй. Никто ничего не имеет против тебя, но так
нужно.
Закон джунглей.
- Ладно. Мне это не по вкусу, скажу честно, но я согласен. И
говорю: я хочу увидеть, как тебе выпишут пропуск, Абрахам. Очень хочу.
Абрахам облизал губы.
- Да.
- У тебя хорошие туфли.
- Только ужасно тяжелые.
- Ну, тебе же не блюз в них танцевать.
Абрахам хрипло засмеялся. Гэррети посмотрел на Макфриса.
Невозможно было понять, о чем он думает и думает ли вообще.
Дождь пошел сильнее, холоднее. Кожа у Абрахама приобрела оттенок рыбьего брюха.
Гэррети подумал, что теперь никто не скажет Абрахаму, что без рубашки он не
доживет до утра.
"Макфрис, где ты? Ты слышишь нас? Я продал тебя,
Макфрис, мушкетеров больше нет".
- Ох, как не хочется так вот умирать, - Абрахам плакал. - На
глазах у всех этих болванов. Это так глупо. Так глупо.
Гэррети дал обещание в 15.15. Но к шести часам пропуск
выписали лишь одному. Все шли молча. Группы полностью распались. Все они
согласились с предложением Абрахама. Стеббинс рассмеялся и предложил скрепить
клятву кровью.
Становилось очень холодно. Гэррети начал думать, что солнце
- это сон.
Даже Джен теперь казалась ему сном - сном в никогда не
бывшую летнюю ночь. Он вспомнил отца с его широкими плечами грузчика, с копной
волос.
Вспомнил, как отец таскал его на спине.
Он с досадой подумал, что во Фрипорте почти не смотрел на
мать, но она была там - в своем старом черном пальто, с исхудавшим, измученным
лицом.
Он, должно быть, обидел ее своим невниманием. Но теперь это
было неважно. "Погружаюсь глубже", - подумал он. На этой глубине все
казалось проще.
Он поговорил с Макфрисом, и тот впервые признался, что
спасал его чисто инстинктивно. Во Фрипорте он увидел молодую беременную женщину
и вспомнил о жене Скрамма. Он совсем о ней забыл.
