Этого он, кажется, боялся чуть ли не больше всего.
Они ели молча, как близкие люди, которым не надо поддерживать разговор, время от времени высказывая какое-нибудь пришедшее в голову соображение.
— Ты узнал у Беатрисы, в чем ты будешь выступать на скачках? — спросила Элеонора.
Брет ответил, что забыл.
— Давай сходим в сбруйную, посмотрим, в каком состоянии экипировка.
И они пошли обратно на конюшню. В сбруйной никого не было: Грегг ушел домой ужинать. Но Элеонора знала, где он прячет ключи.
— Свитер совсем истрепался, — сказала она, разложив свитер и бриджи на столе. — Экипировку вообще-то шили для папы, а потом ее немного ушили для Саймона — он тогда был тоньше, чем сейчас. А когда он вырос и раздался, опять пришлось ее расставлять. Да, свитер и бриджи совсем износились. Может быть, теперь мы сможем…
Элеонора оборвала себя на полуслове.
— Конечно, надо сшить новую.
— По-моему, лиловый с желтым — очень хорошее сочетание цветов, но когда краски линяют, то делаются совсем безобразными. Саймон зимой синеет от холода, и он уверяет, что наши цвета задуманы в тон его физиономии.
Они рылись в сундуке, доставая оттуда один за другим сувениры прежних соревнований. Потом обошли сбруйную, разглядывая приколотые к стене розетки, под каждой из которых была бумажка, сообщающая, где эта розетка была завоевана. Наконец Элеонора закрыла сундук и сказала:
— Пора идти ужинать.
Она заперла сундук и повесила ключ на гвоздик.
— Свитер и бриджи возьмем с собой. По-моему, они тебе будут как раз впору — вы с Саймоном примерно одного сложения. Надо только их погладить.
Элеонора взяла экипировку и они вместе вышли из сбруйной. На пороге они столкнулись с Саймоном.
— А, ты вернулся, Саймон, — сказала Элеонора и осеклась, увидев лицо брата.
— Кто ездил на Тимбере? — задыхаясь от ярости, спросил Саймон.
— Я, — ответил Брет.
— Тимбер — моя лошадь. Кто тебе дал право хватать его?
— Надо же было кому-то его проездить, — спокойно ответил Брет.
— Никто, кроме меня, не смеет проезжать Тимбера. Никто, ясно? Раз я буду на нем выступать, то я и решаю, когда его надо проездить, и я делаю это сам.
— Послушай, Саймон, что за вздор ты несешь? — вмешалась Элеонора. — Во всяком случае…
— Заткнись! — злобно прошипел Саймон.
— Нет, не заткнусь! Все эти лошади принадлежат Брету, и решать, кому, когда и что с ними делать — это его право.
— Я сказал, заткнись! Я не допущу, чтобы какое-то неотесанное бревно из американского захолустья портило чистокровную лошадь!
— Саймон, опомнись!
— Явился Бог знает откуда и лезет командовать в конюшне, словно прожил здесь всю жизнь!
— Саймон, ты, наверно, пьян. Как можно так говорить с родным братом?
— Братом? Это ничтожество — мой брат? Дуреха, Да он вообще никакой не Эшби. Бог знает, кто он и откуда взялся. Небось, чей-нибудь конюх. Вот пусть и чистит навоз, а не разъезжает по округе на моих лучших лошадях. Слышишь, шваль, не смей касаться моих лошадей! Я сам распоряжусь, чтобы их проездили, и проезживать их будешь не ты. У нас хватает конюхов и без тебя.
Саймон бросал злобные слова в лицо Брету, стоя прямо перед ним, и у того руки чесались двинуть ему в скулу так, чтобы он полетел через двор. Но его сдерживало присутствие Элеоноры. Да и момент был неподходящий. Пожалуй, не стоит совершать поступков, последствия которых непредсказуемы.
— Ну! Ты слышишь? — крикнул Саймон, окончательно выведенный из себя молчанием Брета.
— Слышу, — ответил Брет.
— Так вот, заруби себе на носу: Тимбер — моя лошадь, и не смей к нему приближаться!
Саймон круто повернулся и зашагал к дому.
— Господи, Брет, какая кошмарная сцена, — растерянно проговорила Элеонора. — Он с самого начала твердил, что ты никакой не Патрик. Вбил себе это в голову. А что у трезвого на уме… Да к тому же разозлился. Он всегда, когда разозлится, говорит много такого, чего на самом деле не думает.
По опыту Брета, дело обстояло как раз наоборот: разозлившись, люди говорят как раз то, что на самом деле думают. Но он не стал спорить с Элеонорой.
— Он выпил, это сразу видно, — продолжала она. — По нем, вроде, не скажешь, но я по глазам узнаю. В трезвом виде он никогда бы себе такого не позволил, даже если бы и рассердился. Извини его.
— Кому не случалось, выпивши, наделать глупостей, — ответил Брет. — Не расстраивайся, Элеонора.
Они пошли к дому. На душе у обоих было тяжело. Исчезло радостное чувство, которое переполняло их все те часы, что они провели вместе.
Переодеваясь в свой «новый костюм» (он все еще так называл про себя костюм, который ему сшил портной мистера Сэндела), Брет думал, что Саймон начинает терять выдержку. Можно надеяться, что он как-нибудь раскроет карты. Тогда Брет узнает, что он против него замышляет. Интересно, сможет ли Саймон держать себя в руках за ужином?
Но Саймон не вышел к ужину, а когда Элеонора спросила про него, Беатриса ответила, что он ушел в Гессгейт. Ему перед самым ужином позвонил по телефону приятель, который остановился там в гостинице, и они назначили встречу.
У Беатрисы был спокойный вид, видимо, с ней Саймон вел себя нормально, и она поверила в его историю о приятеле, остановившемся на ночь в Гессгейте.
На другое утро Саймон спустился к завтраку как ни в чем не бывало.
— Боюсь, что я вчера перебрал, — сказал он. — И, кажется, отвратительно себя вел. Приношу свои искренние извинения. Он глядел на Брета и Элеонору — больше за столом никого не было — с выражением дружеского доверия. — Мне нельзя пить джин. От него у меня мутится в голове и делается очень скверно на душе.
— Ты вел себя ужасно, — сердито сказала Элеонора.
Однако, напряжение разрядилось, и все пошло своим чередом. Пришла из конюшни Беатриса и налила себе вторую чашку кофе. Вошла Джейн, держа в руках тарелку с овсяной кашей, которую она, как у них было заведено, сама взяла на кухне. Сандра влетела с опозданием. В волосах у нее сверкала «бриллиантовая» заколка, и Беатриса велела ей пойти и снять «это».
— Где она взяла эту мерзость? — спросила Беатриса, когда Сандра выбежала, громогласно жалуясь, что она опоздает на уроки к викарию.
— Она ее купила в Вестовере, когда мы туда в прошлый раз ездили, — сообщила Джейн. — Это, конечно, не настоящие бриллианты, но правда ведь красиво? И стоит всего шиллинг и шесть пенсов.
— Почему же ты себе такую не купила, Джейн? — спросила Беатриса, глядя на старую заколку, которой Джейн стягивала волосы.
— Да я как-то не люблю бриллиантов.
