— А что пьём-то? — спросил в ответ Сыскарь. — Самогон?
— Ржаной полугар. Слыхал?
— Нет. Что это?
— Сейчас узнаешь. Не бойся, проверено веками. Чисто русский напиток. Увы, забытый.
— Я всегда считал, что национальный русский напиток — водка.
— Большая ошибка. Национальный напиток всегда тот, который можно произвести дома и самостоятельно. Но это долгий разговор. Так за что пьём? Первое слово гостю.
— Тогда за этот дом, — произнёс Сыскарь, поднимая стакан. — Пусть минуют его беды.
— Пусть, — согласился Григорий.
Выпили.
Полугар оказался не крепче водки, но мягче и с явным хлебным привкусом.
Надо будет потом узнать, что это за полугар такой, решил про себя Андрей, закусывая хлебом с салом и солёным помидором. И впрямь интересный напиток. То есть понятно, что самогон по сути, но необычный. Хотя это сейчас мне интересно, когда я сижу за деревенским столом и его пью. А вернусь в Москву, так сразу из головы вон. Сто раз проверено. Не буду же я его сам делать, верно? Не буду. И хлеб печь не буду, и огурцы с помидорами солить. Максимум, на что я способен, — сварганить себе летом окрошку, а зимой сварить борщ. Когда уж совсем магазинная да псевдоресторанная еда поперёк горла становится. Эх, жизнь холостяцкая… Жениться пора, вот что. И я даже знаю на ком.
Потом выпили за здоровье гостя, скорейшее выздоровление Ивана и процветание села Кержачи.
Разговор сам собой зашёл о занятиях Григория.
— Так ты что же, всегда был э-э… колдуном, с юных лет? — поинтересовался Сыскарь.
— Да, всегда. А что? Профессия не хуже других. Кормит.
— Профессия?
— Что же ещё? Для того чтобы стать колдуном, я хочу сказать, настоящим колдуном — не тем, которых по телевизору показывают, — таланта мало. Нужно очень много учиться и очень много работать. На это уходят годы и десятилетия.
— И где же на колдунов учат?
— А нигде. Нужно самому этого хотеть и тогда, возможно, учитель сам объявится. И не просто хотеть — желать этого и стремиться всем своим существом. Или как в моём случае… — Он умолк и разлил по стаканам.
— А как было в твоём случае? Если не секрет, понятно.
— Никаких секретов. Так вышло, что я рано осиротел. И наверняка бы сгинул. Но повезло — меня взял на воспитание один старый и мудрый волхв. Давай помянем его. Многим я ему обязан. Хоть и не всем.
Выпили, не чокаясь.
— Волхв, ты сказал? — удивлённо переспросил Сыскарь, отправляя в рот нежнейший шматок сала вслед за хлебом и луком.
— Волхв. Ты что же, не знаешь, кто такие волхвы?
— Знаю.
«Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен»,
— процитировал он наизусть.
— Отменно сказано, — похвалил Григорий. — Так ты ещё и пиит? Не знал.
— Э… я, конечно, иногда кропаю стишки под настроение, но вообще-то это Пушкин. «Песнь о вещем Олеге», — не стал присваивать чужой славы Сыскарь. — Неужто не читал?
— Как-то не довелось. Но теперь буду знать, что Пушкин ухватил о волхвах саму суть.
— Так на то он и Пушкин. Только писал он об этом чуть не двести лет назад. Уже в его время волхвов давным-давно не было. Так откуда же тогда этот твой учитель-волхв взялся? Переместился во времени из прошлого?
— Напрасно смеёшься. Пока будут существовать русские люди, верующие в Перуна, Рода, Велеса, Ладу и других славянских богов, будут и волхвы. Как же иначе. Моего учителя звали Велеслав и служил он, как можно понять из имени, богу Велесу. Хороший бог, сильный и справедливый. Повелитель русских лесов и его обитателей больших и малых. Хочешь дружить с лесом — поклонись Велесу. А леса у нас, в России, сам знаешь, необъятные. До сих пор не извели, хотя уж как старались и продолжают стараться!
Как мог внимательно Сыскарь посмотрел на колдуна, чтобы понять, шутит тот или нет, но не понял.
Волхвы, значит. О'кей, Гриша, послушаем, что дальше скажешь.
— Так это язычники, что ли, современные? — осведомился небрежно. — Видел я их. Ничего серьёзного. Ролевые игры молодёжи в чистом виде, не более того. Энергию девать некуда, вот и резвятся. Кто-то мечами самодельными машет, а кто-то на Ивана Купалу через костёр прыгает. Ерунда. Наиграются, вырастут и забудут.
— Так это ведь с какой стороны посмотреть, — усмехнулся Григорий. — Кому и христианство игра. Или там магометанская вера. А кто-то за них кровь лить готов и жизни класть.
Если не хочешь быстро поссориться с малознакомым человеком, вспомнил Сыскарь старое правило, никогда не говори с ним о трёх вещах: о религии, о политике и о футболе. Три самые взрывоопасные темы. Вот же блин с чебурашкой, подумал он. Наверное, оттого в России и разлад вечный, что только об этом и талдычим, нервы себе портим. Мда. Перевести разговор? Нет, рано. Главное — не спорить, пусть вещает.
«Давай, давай, юноша, — думал в это же время Григорий, снова наполняя стаканы и нарезая ещё сала. — Ты меня подозреваешь и правильно делаешь. Разговорить хочешь, вдруг сболтну что во хмелю. Хе-хе. Надо признать, есть у тебя и талант сыскаря-ищейки, и хватка. Есть. Да только молод слишком, горяч, нетерпелив. А знаний нужных с умениями и опытом и вовсе нет. Это тебе не ворьё с грабителями-убийцами ловить. И не за чужими жёнами следить. Так что зря ты ко мне пришёл. Совсем зря. Очень скоро это поймёшь, но поздно будет. По-хорошему встать бы тебе сейчас и уйти… Нет, всё равно поздно. Нужно было вам обоим сразу уезжать, не оставаться в ту, первую ночь. Тогда, может быть, и уцелели бы. Нет, даже и не жалко мне вас, глупцов молодых. Да и с какой стати жалеть? Не вы первые, кто встал у меня на пути вольно или невольно, не вы и последние…»
— Ну, ради язычества нашего славянского доморощенного вряд ли кто у нас кровь проливать станет, — заявил Сыскарь самым безапелляционным тоном. — Это тебе не какой-нибудь там девятый или десятый век. И даже не девятнадцатый. А уж класть жизни — тем более.
— Как скажешь, — неожиданно легко согласился Григорий и поднял стакан. — Не настаиваю. Мне достаёт того, что я могу помочь людям, когда никто больше помочь не в силах. А уж как я это делаю — колдовством ли языческим либо молитвой православной или латинской — неважно.
— Хор-роший тост, — произнёс Сыскарь с чувством. — За своевременную помощь людям!
Они чокнулись и выпили.
Глава 8
Саундтрек из «Крёстного отца» назойливо лез в уши, прогоняя сон.
— Speak softly, love and hold me warm against your heart… — пел Энди Уильямс.
«О, господи, не надо говорить нежно люблю, замолчи, а?»
