— Здесь ты не прав! — оптимистично заметил Симай. — Пока человек жив, ему всегда может быть хуже.
И приложился к фляге.
Хлеб и сало пришлись как нельзя кстати — Сыскарь и не думал, что настолько проголодался. Так что угощение он умял в полминуты и сразу же почувствовал, как прибавилось сил. Да и в голове несмотря на виски прояснилось.
— Куришь? — спросил он у Симая, доставая сигареты.
— Не приучен, — покачал головой тот. — Да и тебе не советую.
— Вредно для здоровья? — усмехнулся Сыскарь, закуривая.
— А то. Ты думаешь эти, — он кивнул на два обезглавленных тела, валяющихся по ту сторону костра, — как на тебя вышли? Табачный дым учуяли, не иначе.
— А от костра, значит, дыма нет? — язвительно осведомился Сыскарь.
— Есть. Только ты небось сначала курил, а уж потом костёр запалил, не так разве?
Сыскарь был вынужден признать, что так оно и есть.
— И я на тебя по табачному дыму вышел, — сказал Симай. — Мне в другую сторону надо было, а тут учуял и думаю, дай гляну, кто это ночью на ведьминой поляне табак курить вздумал.
— Так это называется ведьмина поляна?
— Она самая.
Сыскарь молча, в несколько затяжек, дососал сигарету, бросил окурок в огонь.
— Слушай, — сказал. — Давай начистоту. Ты можешь мне сказать, где я и что вообще происходит? И кто ты сам?
— Начнём со второго вопроса. Я — кэрдо мулеса. Знаешь, что это такое?
— Нет.
— Сделанный мертвецом, по-вашему.
— По-нашему?
— Ну да, по-вашему, по-русски.
— Так ты не русский, что ли?
— Цыган я, — сказал Симай. — Разве по мне не видно?
Сыскарь посмотрел. И впрямь, смуглое горбоносое лицо Симая с выразительными чёрными глазами трудновато было отнести к характерному русскому типу. Однако Сыскарь в глубине души был стихийным интернационалистом. Говорит человек по-русски чисто — значит, русский. И, в общем-то, плевать, кто у него мама и папа. Если это не касается дела. К тому же, живя в Москве, этом котле наций и народностей, он давно перестал серьёзно думать о подобных вещах. Чем, кстати говоря, весьма отличался от большинства граждан, гордо именующих себя «москвичами».
— Цыган, — повторил Сыскарь. — Хорошо. А что значит «сделанный мертвецом»? Это такое образное выражение?
— Да, парень, ты точно не местный, — вздохнул Симай. — Сделанный мертвецом — это то и значит. Рождённый от женщины и варколака. Кто такой варколак знаешь?
— Э… — Сыскарь поскрёб щёку. Слово было вроде и знакомое, но память отказывалась мгновенно давать ответ.
— То же самое, что вурдалак или упырь. Ходячий мертвец. Только вурдалаки да упыри кровь у людей сосут, а этот совсем до иного охоч.
— До баб, что ли? — догадался Сыскарь.
— В серединку. И ежели баба после этого дела понесла, то рождаются такие, как я — кэрдо мулеса. Хоть мамка у нас живая, а папка мертвец, но мы такие же люди, как и все остальные. Ну… почти такие же.
— И в чём же отличие? — поинтересовался Сыскарь, решивший про себя уже ничему не удивляться.
— Кэрдо мулеса может видеть духов, демонов, леших, русалок, чертей и ангелов — всех, кто живёт в потустороннем мире и на рубеже миров. И не только видеть, но и охотиться на них. Убивать тех, кто приносит человеку зло. — Симай приосанился. — Я — Симайонс Удача — лучший охотник на нечистую силу во всей Москве и Московской губернии! Да и во всей России мне мало равных. Моя мать была таборной цыганкой, а отец — варколак, цыганский вампир, которому вынули кишки, отрубили голову, проткнули желудок железной иглой, вогнали в сердце осиновый кол, сожгли, развеяли пепел по ветру и тем успокоили навеки. Жизнь моя будет коротка, как коротка она у всех кэрдо мулеса, но живу я так ярко, красиво и весело, что один мой день равен пяти другим!
— Обалдеть, — признался Сыскарь. — А почему жизнь всех кэрдо мулеса коротка?
— Бог его знает, — вздохнул Симай. — Такие уж мы есть. Умираем молодыми. Говорят, сердце быстро изнашивается, потому что быстро живём. Видел, какой я горячий? — Он притронулся тыльной стороной ладони к руке Сыскаря, и тот снова почувствовал жар, идущий от молодого цыгана. — Это не хворь, я всегда такой. Зато зимой без тулупа обхожусь, мне и в мороз не холодно.
— Ладно, — сказал Сыскарь. — С тем, кто ты есть, разобрались. Охотник на нечисть, значит, пусть будет охотник на нечисть. Хоть мне по-прежнему кажется, что я схожу с ума.
— Не сходишь, — сказал Симай. — Я тебе уже говорил. Я сразу вижу, если с головой и душой человека что-то не так.
— Хочешь сказать, что со мной всё нормально?
— Нет. Но сам ты — нормальный.
— А что ненормально со мной?
— Всё. Всё, что с тобой и что на тебе, — не нормально. И одежда, и обувка, и зброя, и баклага, и фонарь, и трубочки эти с табаком, и огниво, из которого сразу огонь выскакивает. Чик — и готово. Не бывает на свете таких вещей. Я-то поначалу считал, что ты из этих дворянских да боярских недорослей, которых царь наш батюшка император российский Пётр Алексеевич за границу посылает ума-разума набираться, делу учиться. Вернулся теперь домой, загулял, потерялся с непривычки да по пьянке, бывает. А потом думаю — э, нет. Похож, да не совсем. Даже и совсем не похож. Где это видано, чтобы фонарь без масла светил, а не грел, в пистоле было сразу восемнадцать зарядов, а огонь из огнива сам выскакивал и снова в огниво прятался? Нет такого ни за какой границей. А у нас на Руси и подавно. Так что давай, Андрюха, признавайся честно, кто ты такой и откуда. Да не бойся, Симай друзей не выдаёт.
— Царь-батюшка Пётр Алексеевич, говоришь? — на всякий случай переспросил Сыскарь, ощущая, как ползёт по кишкам противный холодок. — Романов? Он, значит, Россией правит?
— Он самый, — подтвердил кэрдо мулеса. — А то ты не знаешь.
— Теперь знаю. Тогда давай уж ответь мне ещё на один последний вопрос.
— Да хоть на три, лишь бы нам польза была.
— Какой нынче год на дворе?
— Ежели по новому от Рождества Господа Бога нашего Христа считать, то одна тысяча семь сотен двадцать второй. А от сотворения мира, по-старому — семь тысяч две сотни тридцатый будет.
— П…ц, — только и смог произнести Сыскарь и захлопал по карманам куртки в поисках заветной фляги.
Глава 15
Сыскарь проснулся и тут же сел, оглядываясь по сторонам. Произошедшее ночью не казалось ему сном. Хотя бы потому, что находился он всё на той же лесной поляне, прямо перед ним, на головёшках, завершали пляску последние огоньки костра, а сразу за кострищем валялись в росистой траве два безголовых трупа оборотней, покрытых длинной бурой шерстью, местами слипшейся от крови. И размозжённые выстрелами, а затем отсечённые саблей головы рядом.
