– Вы выйдете отсюда лишь тогда, когда я сочту это нужным, особенно когда вы станете благоразумны.
– Если вы рассчитываете применить силу, то вы ошибаетесь, – яростно закричала она.
– Вы так думаете? А с вами только так и надо поступать.
Он внезапно бросился на нее, прижав всей своей тяжестью и раскинув ее руки, как на кресте, стал яростно целовать и кусать ее губы. Мелани хотела завопить, но горло ее перехватило, и голос пропал, как в кошмарном сне. Тогда он, заломив ей руки и схватив их одной рукой, другой стал разрывать ее белый шелковый корсаж, затем рубашку с кружевами, чтобы обнажить грудь. На мгновение полюбовавшись ею, он стал ласкать ее, а губы снова завладели ее губами, так что она почти задохнулась. Боясь насилия, она вся изогнулась под ним, отчаянно сопротивляясь, что вызвало его смех:
– Бог мой, как ты хороша, когда ты в ярости, мой львеночек! И как приятно тебя целовать еще и еще! А нам с тобой будет хорошо, как ты думаешь?.. Не думай о старухе! Она в моих руках и делает то, что я хочу. Нам надо с тобой наверстать упущенное, и признаюсь, что был глупцом, но ты увидишь, увидишь…
Совершенно оглушенная, Мелани слушала, не веря своим ушам, этот низкий, густой и грубый голос, который она никогда не слышала. Он, видно, совсем потерял голову, и все инстинкты и слова, о которых она даже и не подозревала, вдруг всплыли на поверхность. Она была настолько ошеломлена, что ослабила сопротивление. И он это почувствовал. Он ловко задрал ее юбку и потянулся к батистовым панталонам. Мелани снова стала отчаянно сопротивляться, стараясь укусить этот приклеившийся к ней рот, пока его руки шарили по ее телу. Ей это удалось. Франсис слегка отстранился. Тогда она, наконец, громко закричала, и на ее крик почти тотчас отозвался крик матери, дрожащей от гнева:
– Вы забываетесь, Франсис!
Но мужчина во власти желания лишь хмуро бросил:
– Убирайся отсюда! Все-таки это моя жена, и я волен делать с ней все, что мне заблагорассудится!
– В таком случае не рассчитывайте больше на мою помощь!
Видно, угроза была серьезной, ибо Франсис сразу же успокоился. Мелани воспользовалась этим, чтобы, наконец, вырваться, соскользнуть с кровати и броситься к матери:
– Мама, прошу вас, этот человек сумасшедший. Позвольте мне уехать.
Увы, во взгляде Альбины, которым она оглядела обнаженную грудь дочери, не было ни капли жалости, а лишь жгучая ревность.
– Нет. Ты останешься здесь. Но только ключ отныне будет у меня, во всяком случае ночью…
Она стояла, как статуя, в открытых дверях. Франсис, с мрачным, но несколько сконфуженным видом, прошел мимо нее, поправляя галстук. Они уходили вместе, все еще продолжая спорить, а Мелани, совершенно обессиленная, буквально упала на низкий стул, стоящий у окна. Она испытывала жуткое отвращение ко всему происшедшему.
Так она сидела довольно долго, стараясь как-то привести свои мысли в порядок и горько упрекая себя за доверчивость. Как же она была глупа, что позволила завлечь себя в эту ловушку… Но разве можно было подумать, что ее собственная мать решится на такую комедию, чтобы заставить ее вернуться домой? Да и происшедшая дуэль не давала ей покоя. Ей была невыносима мысль о том, что человек, защищавший ее, может быть, был при смерти. Она увидела Франсиса в истинном свете, как бандитов с больших дорог, без совести и стыда, которые способны сметать с дороги всех, кто попытается встать у них на пути. Оливье Дербле поплатился за преданность к внучке Тимоти Депре-Мартеля, и вот теперь он, возможно, умирает. При этой мысли она не смогла удержаться от слез.
А может быть, она оплакивала себя. Она ничего не знала об Антуане. И вот теперь он, ее единственная опора в жизни, попал в беду. А она оказалась во власти тех, кого могла считать не иначе как врагами. Как бы ни был настроен комиссар Ланжевэн, он ничего не мог сделать, когда против него выступала сплоченная семья из обеспеченного общества. Каковы факты? Женщина, которую считали мертвой, оказалась жива, и даже если она выскажет желание развестись, он никого не может послать к ней, потому что она жила теперь рядом с матерью и законным супругом. Особенно если пустить слух, что она не в своем уме. В конечном итоге этому человеку не трудно себе ее представить не совсем здоровой или выдумщицей, а все, что она рассказала, посчитать лишь плодом ее больного воображения…
И именно эта безысходность, впечатление, что она коснулась дна, вернуло ей прежнюю храбрость. Мелани была хорошей пловчихой и знала, что если тонешь, следует опуститься до дна, чтобы оттолкнуться ногой и вынырнуть на поверхность. Ей придется отныне полагаться только на свои силы и бороться по-своему, чтобы обрести свободу. Одной? Не совсем. Разве не должен был приехать на этих днях дядя Юбер? И потом, может быть, Оливье Дербле сможет поправиться? Если бы только знать, насколько серьезно он ранен?
Отойдя от окна, она направилась в ванную комнату, которую раньше делила с Фрейлейн, чтобы умыться. В большом зеркале она увидела, в каком беспорядке ее одежда, и покраснела. Мелани поспешила раздеться, достала из шкафа купальный халат и завернулась в него. Единственным утешением в ее положении было то, что ее заточили в ее старой комнате, где все было ей знакомо. Поэтому ей достаточно было порыться в платяном шкафу, где висели ее туалеты из приданого, ведь она не взяла все в свое свадебное путешествие.
Она решила отложить на потом изучение запасов своих платьев, а пока умылась и тщательно прополоскала рот, чтобы избавиться от вкуса поцелуев Франсиса. Одно лишь воспоминание о его объятиях заставляло ее дрожать от гнева и отвращения.
– Он больше никогда не дотронется до меня! – сказала она вслух, чтобы этим поддержать свою решительность. – Никогда, пусть даже я убью его… или себя.
Теперь ей захотелось увидеть свою горничную, которую она любила. Леони будет ей поддержкой. Но на звонок пришла совершенно незнакомая женщина, среднего возраста, маленького роста и худая. Ее лицо под накрахмаленным батистовым чепцом было хмурым и насупленным. – Я вызывала Леони, – сказала Мелани. – Разве сегодня у нее выходной день?
– Здесь больше нет Леони, мадам маркиза. Она уехала до того как меня наняли. А меня зовут Анжела, – сказала горничная, слегка присев в реверансе. – Что желает мадам маркиза?
Мелани с глухим отчаянием взглянула на нее. Разве можно было сравнить ее с ее бывшей преданной и любезной камеристкой, которую она знала всю жизнь? В том, как она произносила ее титул, которому она так радовалась, пока была невестой, слышалась какая-то смутная угроза. Но придется удовлетвориться и такой.
– Я хочу одеться. Принесите мне белье и какое-нибудь платье. Вы все это найдете в шкафу.
– Я знаю. Но могу я спросить вас, какое платье вы хотите?
– Все равно. Я их все не люблю.
Когда камеристка вернулась со всем необходимым, она позволила себя одеть, не замечая, во что, потом сказала:
