– Тоже мне, – фыркнул шофер. – Думаешь,
ученым блудень не по вкусу? Доцент вон за бока хватает...
– Так то доцент, – резонно заметил
Котовский. – Он тут пахан, ему по понятиям положено. А ты – страдалец
заезжий.
– Подумаешь. В Шантарске вон на «бляжьем проспекте»
добрая половина таких вот, ученых... Точно знаю, сам снимал. Одна, с филфака,
мне полезные вещи рассказала... Вот вы знаете, господин генерал, откуда пошло
слово «минет»?
– А хрен его знает, – сказал Мазур. – Чукча
не теоретик, чукча практик...
– Так вот, чтоб вы знали – от итальянцев. У итальянцев
эта штука по-ихнему называлась «мьянетта», то бишь пиявка, я хорошо запомнил.
Это только потом французы в «минет» перековеркали... Точно вам говорю.
– Видал, какие кадры, Степаныч? – растроганно
спросил Котовский. – Вот тебе, умно выражаясь, бандюк новой формации,
по-итальянски одно слово знает, и то похабное. Все лучше, чем ни хрена. Это мы,
старики заслуженные, без всяких там итальянских языков у кума чалились... А ты
по-итальянски знаешь?
– Необходимый минимум, – подумав, ответил
Мазур. – Порасспросить насчет того, где командир, штаб или боеголовки,
руки вверх скомандовать...
– А как – руки вверх?
– Мани ин альто, – сказал Мазур.
– Ничего, красиво, – подумав, заключил
Котовский. – Это тебе не «грабки в гору» или там «конвой стреляет без
предупреждения, ети вашу мать»... А насчет иероглифов как?
– Я же объяснял уже, – сказал Мазур.
– Да помню, помню... – он насупился. –
Жмурику, конечно, все равно, но не хотел бы, чтоб над моей тыквой посмертно так
издевались...
Он говорил о Номере Пятом – в случае с коим, как Мазур
и предсказывал заранее, не отыскалось ни следов, ни улик, ни даже бдительной
классической бабушки, которая, маясь бездельем, углядела бы в щелку покидающего
место преступления варнака...
Номер Пятый, опять-таки не классический бандюк старой
формации, а вполне респектабельный, весьма небесполезный менеджер из л е
г а л ь н о й империи Гвоздя, отправился на тот свет
неожиданно и молниеносно. События, насколько их удавалось с ходу реконструировать,
выглядели незатейливо: кто-то (то ли один, то ли несколько) постучался в
квартирку на окраине, каковую Номер Пятый снимал для юной симпатии. Ему сдуру
открыли – кто именно, симпатия или Пятый, установить не представляется
возможным. Два выстрела в сердце из бесшумного пистолета – по одному на
человека. Пистолет, по установившейся традиции, брошен в квартире. Тать, сделав
свое поганое дело, по той же традиции растворился в полной безвестности, не
привлекши ничьего внимания.
Но перед тем, как исчезнуть, неизвестным и ненайденным в
квартире лезвием аккуратненько отделил обоим головы и примостил их на столе,
выведя на лбу у каждой кровушкой некий загадочный иероглиф, один и тот же у
обоих. Зрелище не из приятных, как легко догадаться.
Об этом иероглифе речь сейчас и шла. Мазур вчера объяснил
Гвоздю, что никакой это, собственно, не след – поскольку иероглиф без
каких-либо конкретных привязок так и остается «вещью в себе». По-японски он
может означать одно, по-китайски – другое, по-корейски, соответственно, третье,
быть может, абсолютно противоположное...
– Может, Папа с какой-нибудь якудзой поссорился? –
негромко спросил Мазур.
– Не похоже, – серьезно ответил Котовский. –
Нет у нас в Шантарске никакой якудзы. Китайцы, что правда, просачиваются, и уже
есть с ними мелкие трения, но не похоже что-то... Кто-то вполне мог сработать
под азиатов, делов-то – в первом попавшемся словаре выбрал любую закорючку да
изобразил без помех... Логично?
– Логично, – сказал Мазур.
– Китаезов-то мы размотаем по кустам... Тоже мне,
конкуренты!
Мазур благоразумно промолчал – не стоило делиться своими
соображениями на этот счет, а также некоторыми воспоминаниями, делами давно
минувших лет. Лысый все равно бы не поверил, сколь серьезным противником может
быть китаеза, и даже китаезочка... Он мимолетно вспомнил Мэй Лань, сучку
очаровательную – ну что ж, прошло столько лет, что любые воспоминания были
чистейшей ностальгией, и не более того... а впрочем, у него и тогда не было ни
особой злости, ни ненависти. При чем тут злость и ненависть, если и ты, и тот,
кто всерьез собрался тебя прикончить, прилежно выполняете свой долг? Совершенно
ни при чем...
– Слушай, Котовский, – сказал Мазур. – Я тут
подметил интересную особенность... У твоей «Волги» номер – «двести шесть», и на
у с а д ь б е еще несколько машин с такими же цифирками, и у Папиной супруги те
же «двести шесть», и даже у этого «крузера», хоть он и не шантарский, а вашего
здешнего, как бы это сказать, представительства... Совпадение или как?
Скучавший шофер от души хохотнул.
– Да никакого совпадения, – сказал
Котовский. – Это у Папы такое чувство юмора. Нужен был какой-то
отличительный знак на тачки, вот Папа и придумал. Первая ходка у него была как
раз по двести шестой, «хулиганка». Не без юмора, согласись. Сейчас, в новом
кодексе, статья номер поменяла – но не помню, под каким она нынче значится,
потому что мы люди серьезные и заматеревшие, в наши годы и в нашем положении
«хулиганку» на себя вешать как-то и стыдно даже. Это вот этот пусть
изучает... – Он кивнул на шофера. – А то ни одной ходки, стыд и
срам...
– На хрен мне эти университеты... – пробурчал
шофер.
– Я и говорю, – печально сказал Котовский. –
Новая формация пошла, не знает, с какого конца редьку есть... Старшее поколение
свой авторитет в ы г р ы з л о, а эти хотят все на блюдечке, и без единой
ходки...
– А что, босс, есть причины на меня жаловаться? –
хмыкнул шофер. – Вроде бы поводов не давал...
– От оно, – печально поведал лысый. – Слыхал,
Степаныч? Я для него, изволишь видеть, «босс»... Нахватались... Смотри, при
Папе не вякни, у него закалка старая, он этих «боссов» и «окэев» на дух не
переносит... Мало ли что в кино кажут... Опаньки! Доцент выплыл, как лебедь
белая на стремнину?! Писать пойдет или опять начнет ляльку за бока хватать?
Спорнем от скуки на сотню баксов?
– Идет, – оживился шофер. – Ляльку хватать
будет.
– Шиш, – отрезал Котовский. – Сначала –
писать, помяни мое слово... Степаныч, разбей!
– Давай...
Крайняя палатка колыхалась при полном безветрии, словно под
порывом шквала – это ее обитатель с превеликим трудом искал выход наружу.
Какое-то время казалось даже, что он обрушит на себя выцветший брезентовый чум
к чертовой матери. Но нет, ухитрился благополучно выползти на белый свет и даже
встать на ноженьки...
– Ах ты, хороший мой, – ласково прокомментировал
Котовский. – Эк тебя мотает, соколика... Колышет сегодня здорово, что
правда, то правда...
«Доцент», низенький мужичишка с растрепанной бородой и
огромным пузом, нависавшим над пестрыми широченными трусами, в конце концов
установил себя на расставленных ногах, почесал обеими руками необъятное чрево,
звучно икнул и по причудливой траектории побрел в тайгу, где, не теряя времени,
примостился за ближайшим могучим кедром.
